В южных морях

В тот вечер мы не могли решиться остаться ночевать на берегу. Но мы были путешественниками, людьми, приплывшими издалека в поисках приключений, ретироваться при первом же знаке надвигающегося волнения было бы в высшей степени непоследовательно, и вместо этого мы отправили людей на судно за нашими револьверами. Не забывайте о таахауку, мистере Рике, мистере Осборне, а миссис Стивенсон училась обращаться с оружием на людной дороге — стреляла по бутылкам к восторгу туземцев. Капитан Рейд остался на берегу, чтобы в случае чего быть рядом, и мы улеглись спать в обычное время, приятно взволнованные дневными событиями. Ночь была великолепной, тишина очаровательной, однако, когда я лежал в гамаке, глядя на яркий свет луны и неподвижные пальмы, мне не давала покоя отвратительная картина двух сцепившихся во враждебных объятиях женщин, одетой и раздетой. Причиненный вред, пожалуй, был небольшим, но я смотрел бы на смерть и резню с меньшим отвращением. Возврат к этому примитивному оружию, зрелище человеческого зверства, дикости потрясли меня глубже, чем подсчет военных жертв. В нашей стране, в нашей истории есть вещи, о которых приятно забыть. Преступления, болезни, смерть — явления обыденные, воображение принимает их с готовностью. Но интуитивно отвергает то, что вызывает образ наших собратьев в наихудших чертах, скотских, мерзких, живущих, как придется, волосатых мужчин с волосатыми женщинами в древних пещерах. И однако, чтобы быть справедливым к диким островитянам, мы не должны забывать трущобы и притоны наших больших городов; я не должен забывать, как пришел пообедать через Сохо и увидел то, что отбило у меня аппетит.

Глава пятая РАССКАЗ ОБ ОДНОМ ТАПУ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

16 июля, вторник. Ночью прошел дождь, внезапный и шумный, как обычно на островах Гилберта. Меня до рассвета разбудил крик петуха, и я погулял по огражденной территории и по улице. Тучи унесло, луна светила как никогда сильно, воздух был неподвижен, будто в комнате, и однако по всему острову раздавался барабанящий звук капели, со свесов крыш — частой, с высоких пальм — более редкой и громкой. В этом ярком ночном свете интерьеры домов чернели сплошной массой, кое-где луна заглядывала под крышу, образуя серебристый пояс между ней и верхом стены и отбрасывая на пол косые тени столбов. Нигде в городе не было ни лампы, ни тлеющих в жаровне углей, никто не шевелился, я подумал, что один не сплю, но полицейские, верные своему долгу, несли свою службу, ведя счет времени; вскоре сторож медленно, мерно прозвонил в соборный колокол: четыре часа, сигнал побудки. Казалось странным, что в городе, предавшемся пьянству и буйству, вечерний звон и reveille[52] все же звучат, и сигналам этим повинуются.

Наступил день и перемен почти не принес. По-прежнему стояла тишина, город спал, люди спали. Даже те немногие, что проснулись, главным образом женщины и дети, не шумели и держались в густой тени кровель, требовалось остановиться и пристально вглядеться, чтобы увидеть их. По пустынным улицам мимо спящих домов ко дворцу прошла ранняя депутация; короля неожиданно разбудили, и он выслушал (надо полагать, с головной болью) неприятную правду. Миссис Рик, неплохо владевшая местным языком, держала речь; она объяснила больному монарху, что я близкий друг королевы Виктории, что по возвращении я немедленно извещу ее о положении дел в Бутаритари, и если в мой дом еще раз вторгнутся туземцы, сюда для возмездия будет отправлен военный корабль. Не скажу, что это было истиной — скорее оправданным и необходимым приукрашиванием истины с поправкой на географическую широту, и это определенно подействовало на короля. Король разволновался, он сразу понял (по его Словам), что я человек значительный, но не представлял, что до такой степени, и на дом миссионера было наложено тапу под страхом штрафа в пятьсот долларов.

По возвращении депутации было объявлено только об этом, впоследствии я узнал, что произошло еще многое. Полученная защита была очень кстати. Накануне нас весьма раздражало и немало тревожило то, что в дом периодически вваливались толпы пьяных туземцев по двадцать-тридцать человек, они просили выпивки, вертели в руках наши вещи, выставить их было нелегко, спорить с ними — опасно. Друг королевы Виктории (вскоре возведенный в ее сыновья) был свободен от этих вторжений. Не только мой дом, но и соседние оставили в покое, даже во время прогулок нас охраняли и расчищали нам маршрут, поэтому мы, словно знатные персоны в больнице, видели только светлую сторону. В течение недели мы были обречены ходить на прогулки таким образом и жить надеждой, что король сдержит свое слово, восстановит тапу, и остров отрезвеет.