В изгнании

Открылось другое окно: Елена, разбуженная, как и мы, высунулась посмотреть, что происходит. Не к добру! Ее тут же окатила струя, направленная в ее сторону: «Вот тебе, – кричал ей отпрыск знатного рода, – вот тебе, бесплодный цветок, не заплативший свою дань природе.»

В тот же день после полудня нам нанес первый визит Бони де Кастеллан. Я увидел его – очень достойного, каким он был всегда, и безупречно одетого. Макаров и граф-садовник сопровождали его, наперебой говоря с ним по-русски. Они провели его к павильону, где певческая труппа репетировала музыкальный номер. Ввиду сильной в тот день жары все мы были одеты более или менее небрежно. Бони не выказал никакого удивления. Он очень вежливо, с торжественным видом выслушал импровизированный концерт, устроенный ему. Каковы были его собственные впечатления, он сообщил сам, описав этот визит в своих «Воспоминаниях». Они много потеряли бы, будучи переданы в ином, чем его, стиле. Сравнив меня с Антиноем и Нероном, Чингиз-ханом и Нострадамусом, он прибавлял:

«Этот несколько демонический человек когда-то жил в ледяном петербургском дворце. Я нанес ему визит в его очень простой, маленький дом в Булони-на-Сене, где увидел его в окружении собак, попугаев и многочисленной челяди; среди прочих здесь были побитые судьбою неудачники, которых он пригрел у себя по душевной доброте: садовник в дырявых перчатках, грязном пиджаке и бесформенной шляпе и повар, бывший офицер императорской лейб-гвардии.

Домом управляла молчаливая княгиня Юсупова, урожденная великая княжна, обладавшая холодным и доброжелательным взглядом и совершенно восхитительными спокойствием и верой в будущее России.

Через несколько минут откуда-то вышли музыканты, целый оркестр, и спели в мою честь патриотические и народные песни, исполненные с большим чувством. Затем мне показали в углу сада старый гараж, переделанный в театр и украшенный в ультрасовременной манере, где князь предполагает ставить вещи его любимых авторов.

В этой атмосфере утонченного, благоуханного тлена мой прагматический инстинкт и латинская логика встали на дыбы, и я, смакуя бесконечное обаяние подобной версии богемной жизни, не мог не сочувствовать этому дикому и интересному уму.»

Так этот утонченный человек Запада увидел наше жилище и нас самих.

* * *

Субботними вечерами мы принимали гостей в театральном павильоне. Как и недавно в Лондоне, наши друзья приводили своих друзей, и каждый делал свой вклад, пополняя буфет провизией и различными напитками. Моя очаровательная кузина Ирина Воронцова и два ее брата, Михаил и Владимир, стали истинной душой этих собраний.

Наши субботние вечера вскоре сделались модными. Они привлекали самых разных людей, среди них были знаменитые артисты разных жанров: Нелли Мелба, Нина Кошиц, Мари Дресслер, удивительная Элси Максвелл, Артур Рубинштейн, Люсьен Мураторе, Монтереол-Торес и многие другие. Кроме наших постоянных гостей заглядывали к нам и иностранцы, в основном из любопытства, приблизительно так же, как они ходили в экзотические погребки в Сен-Жермен-де-Пре. Возможно, они надеялись стать свидетелями каких-нибудь скандальных оргий. Но вместо вакханалий, мы могли предложить им лишь танцы, романсы под гитару, цыганские песни и то молодое веселье, которое их больше всего удивляло в нас, изгнанниках, выдержавших столько испытаний. На самом деле, именно оно помогло нам их перенести. Но это было практически непостижимо для западного ума. В нашей слегка безумной атмосфере, возникавшей, несомненно, из-за нервозности, вызванной ужасами недавнего прошлого, можно было усмотреть реакцию на память о тех страшных днях. Нет, это не диктовалось потребностью одурманить себя, не было это и русским «авось». А именно этим можно было бы легко объяснить такую веселую беззаботность. Никто из людей Запада не понимал того, что полная отдача себя Божьей воле спасала нас от отчаяния и сохраняла в нас оптимизм. Я часто черпал в этой подлинной радости силы, чтобы поддерживать дух несчастных людей, искавших моей помощи.

Однажды я все же разнообразил программу вечера небывалым дополнением, достаточно пикантным, чтобы удовлетворить самые требовательные ожидания.

Цыганский обычай требует, чтобы лицо, которому поют величальную песню, осушило стакан по ее окончании. Не все дамы осиливали это, и я помогал некоторым, чтобы соблюсти давнюю традицию. Было ли питье особенно крепким в тот вечер, или я уже и так позволил себе больше, чем следовало? В любом случае результат не заставил себя ждать, и хуже всего было то, что мое опьянение внезапно приняло воинственную форму. Мои кавказские друзья, крепкие молодцы в национальных костюмах, быстро меня окружили и вывели из театра.

На следующий день я проснулся в незнакомой комнате с открытыми в сад окнами. У моих ног ворчал мой мопс; на столе у кровати стоял граммофон, а в кресле спал мой шофер. Мои кавказцы сочли за благо увезти меня в Шантильи, где оставили спать в комнате отеля «Великий Конде».