В изгнании

Моя мать и в этой ситуации являла собой образец преданности и спокойствия. Ее трогательно и искренне поддерживала тетя Бишетт с ее умом и добротой. Нежная забота, которой окружила нас тетушка, была поистине бесценной в те трудные дни.

* * *

Вернувшись в Булонь, я среди прочей корреспонденции нашел письмо алварского махараджи. Он был проездом в Париже и предлагал сопровождать его в Нанси, куда он направлялся к доктору Эмилю Куэ.

Я, как и многие, был наслышан о психотерапевтическом методе доктора Куэ. Говорили, что он творил настоящие чудеса. Я поспешил воспользоваться возможностью, которую предоставляло мне приглашение махараджи, чтобы лично взглянуть на знаменитого психолога и фармацевта. Он жил в Нанси в маленьком доме в глубине сада, по которому неизменно гуляло множество пациентов. Это был человек в годах, со скромной внешностью и симпатичным, улыбчивым лицом. Для начала он изложил нам свой метод самовнушения и завершил его знаменитой фразой: «Каждый день, что бы там ни было, мне все лучше и лучше». Ее следовало повторять утром и вечером, перебирая что-то вроде четок, сделанных из веревочек с двадцатью узелками. Слова «Я не могу, это сильнее меня, это трудно» следовало заменить на: «Я могу, я добьюсь всего, это легко». По его мнению, большинство наших недугов происходит от воображения, господствующего над психикой. Отсюда следует, что во многих случаях для исцеления достаточно обуздать свое воображение.

Доктор Куэ не был целителем, как утверждали многие. В клинике психотерапии, которую он основал в 1911 году и которая носит его имя, у него были ученики, которые впоследствии достигали тех же убедительных результатов, что и он.

Впоследствии я сам частенько убеждался в удивительном эффекте этого метода, особенно в случаях бессонницы.

Мы снова начали часто видеться с махараджой. Я возобновил обыкновение завтракать или обедать с ним, или сопровождать его в театр, который он очень любил. Впрочем, на первом месте у него всегда стоял луна-парк, это было его любимое место развлечений. Странный вкус, который я совершенно не разделял. Ничто так не забавляло его, как головокружительные «русские горы», да и вообще все аттракционы, создававшие иллюзию риска. Реальный риск также его притягивал. Я на всю жизнь запомнил кошмарные гонки на автодроме, в которых он заставил меня участвовать на «альфа-ромео», тогда одной из самых быстрых в мире машин. Привязанные ремнями к сиденьям, мы бешено неслись по кругу. Когда машина достигала максимальной скорости, она начинала издавать пронзительный свист. Радость махараджи в этот момент доходила до неистовства. Чтобы продлить удовольствие, он запрещал сбавлять скорость, и адское кружение продолжалось в сопровождении этого проклятого свиста, раздиравшего мне уши. Мы уже давно покинули автодром, а мне казалось, что я все еще его слышу. Свист этот преследовал меня даже во сне.

Махараджа знал, что я подвержен головокружениям. Несомненно, это побудило его заставить меня однажды подняться на верхнюю площадку Эйфелевой башни. Там он неожиданно схватил меня и нагнул за парапет, при этом с любопытством наблюдая мою реакцию.

Подобные его шутки начинали меня утомлять. Устав терпеть капризы этого восточного человека, все больше и больше казавшегося мне садистом или по крайней мере опасным маньяком, я решил реже бывать у него.

Бони де Кастеллане, с которым мы теперь часто общались, по воскресеньям иногда брал меня с собой в поездки по окрестностям Парижа. Я не мог желать более занятного гида. Комментарии, в которых он был чрезвычайно искусен, прибавляли приятности и интереса этим экскурсиям: «Памятник, – говорил он, – это плоть, заключающая в себе дух страны, эпохи и особенно человека».

Однажды мы посетили ансамбль Версаля. «Здесь нет ничего случайного, – пояснил мне Бони. – Так, кровать короля находится в центре креста, очертания которого лежат в основе общего плана дворца, на равном расстоянии от нее находятся Зал Мира и Зал Войны, словно две чаши весов, равновесие которых соблюдает государь. Над королевской спальней высокая крыша, поскольку никто в этом дворце не должен быть ближе к небу, чем монарх. Тем не менее, из почтения к Богу над всем ансамблем доминирует часовня, но король поместил ее сбоку, а не в середине дворца. Король правит единолично. Он государь с божественным правом. Людовик XIV властвует в центре своего дворца, который в свою очередь является центром королевства. Лестницы, ведущие к дворцу, также имеют символическое значение: поднимаясь к королевскому жилищу, они поднимаются к небу.» О садах Версаля Бони говорил, что они – «сады разума».

* * *

Люди без веры и закона, которые своими интригами и темными махинациями добились разложения русского общества и превратили его в руины, продолжали свое пагубное дело и в эмиграции. У них была двойная цель: посеять раздор в эмигрантской среде и создавать всевозможные скандальные ситуации, чтобы дискредитировать эмигрантов в глазах Запада.