В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве.

Это был сын Геты Яновской, вернувшийся в Иерусалиме к заповедям, родивший несколько детей, еще один был на подходе, о чем сказала Гета. Когда она говорила это, у нее было странное выражение гордости и некоторого испуга. Тронулись, машин было не много. Ехали не быстро и не медленно, пробок не было — был будний день, вторник, исход дня, нам повезло.

В темноте мы приехали в Иерусалим. У садов Сахарова, разбитых на скальных террасах при въезде в город справа, автобус затормозил на светофоре, и Катя Эпштейн рассказала подробно, как и кто что сказал и сделал для этого благородного дела.

Мы подъехали к Стене Плача и вышли из машины неподалеку от охраняемого входа. Госпожа Эпштейн вновь все нам рассказала — и про Храмовую гору, и про мечеть, и про Храм, и про дорогу к нему. Она была поэтична и взволнованна. Потом она извлекла из сумки бутылку вина и стопку разовых стаканчиков. Все оживились. Леша открыл бутылку «Баркана», я разлил всем из нее, и всем хватило — таково свойство этого вина. Я сказал «шехийану» — не будем этого переводить, и все сказали кто «аминь», а кто «омейн». Потом мы сходили к Стене, надев картонные казенные тюбетейки. Помолились среди немногих людей в черном, попросили у Него спасения и всего остального. От Стены мы отходили спиной вперед, потому что всегда нужно ее видеть и не отворачиваться от нее ни на секунду. Никто не споткнулся, и это был знак.

Потом мы вернулись в автобус и поехали вправо в гору. Езда заняла минут шесть-семь. В гостинице с дивным видом на Старый город мы ужинали долго и неспешно. Официанты носили нам салаты. Юноша по имени Джон спросил у писателей: «Пишете ли вы фантастику, господа?»

Многие смутились, и лишь Найман уверенно сказал, что «конечно, уважаемый, мы всю жизнь только ею и занимаемся». Джон отошел за новой порцией салатов совершенно счастливый. «Я принесу вам книгу на подпись»,— пообещал он издали. «Ждем-с»,— сказал Найман невозмутимо. Некоторые боятся этого человека, и я знаком с ними. Найман загадка для меня, и я не стесняюсь в этом признаться.

На другой день выяснилось, что настоящее имя Джона Евгений и что он собирается поехать в Лондон учиться. «Я из Самары»,— сказал он. Ему уже исполнилось, по его словам, двадцать два года. Он отслужил и глядел на мир как взрослый человек — не революционер и не завоеватель. Джон был созерцателем с горкой грязной посудой в больших руках.

К концу ужина, пока дело не шло еще к братанию и скандалу, пришел депутат израильского парламента Штерн со своей привлекательной и яркой женой Леной, которая была одета в желтенький «клифтик» (пиджачок), черненькие брючки и высокие башмаки. Она сказала, что является поклонницей многих из приехавших авторов. «А меня?» — спросил через стол Попов, костистый, непростой человек.

— А вас в первую очередь,— сказала Лена.

Они подружились, плечистый Попов и незаурядная Лена, замечательный специалист в своей области.

Многие ушли гулять по городу. Это сделал прежде всего Найман, у которого в пяти минутах ходьбы от гостиницы жила родная тетя. Анатолий Генрихович поднял воротник синего плаща с бежеватой подкладкой и независимо вышел наружу быстрым прогулочным шагом. Найман ежедневно ходит пять километров по своему Дмитровскому шоссе от дома и обратно. Охранник приветствовал его, сидя у входа в свободной позе. Я наблюдал за происходящим, облокотясь о торцовую стену, сложенную из мягкого и светлого иерусалимского камня. Найман быстро шел наискосок через шоссе к железнодорожному вокзалу и был невыразимо элегантен.

Было холодно снаружи. Светила в черное небо подсветка стен Старого города. Я вздохнул глубоко. Подобие облегчения снизошло на меня. Спал я без снов.

Утром светило холодное солнце, висевшее над Старым городом. Писатель Аксенов сдержанно ел сырок, запивая его апельсиновым соком. Он кивнул мне, как показалось, приветливо. В восемь утра мы поехали в прохладную иерусалимскую погоду с визитом в канцелярию министра по делам Иерусалима Натана Щаранского. Проверки прошли почти без потерь (пропал паспорт русского прозаика, потом его нашли), бородатый стройный референт Шехтер провел нас к министру в кабинет. Натан Борисович сидел с нами и беседовал о жизни, о времени, о себе. Вспомнили прошлое, общих друзей и знакомых. Поговорили. Щаранский объяснил происходящее на Ближнем Востоке, был точен, лаконичен. Видно было, что по-русски он говорит с удовольствием. Улицкая спросила его про перспективы.

— Они есть,— сказал министр.

Вообще беседа была интересной и в известном смысле неожиданной для всех, как мне показалось.

На прощание открыли банки с содовой и соками, поднос с которыми стоял на холодильнике. Не чокались. Жажду утолили, простились за руку, ушли. Писатели были довольны многим. Один из участников сказал, что «впечатление такое, будто посидел на кухне у близкого друга году в 67—69-м и поговорил всласть». Ему отозвались: «Так и было, друг, шестидесятники кругом, близкие люди».