В Калинове

Кузнецъ отошелъ, вытирая рукавомъ потъ. Народъ сталъ расходиться. Матрена сидла на трав, трясла головой въ руки и причитала. Глядли на нее бабы. Глядлъ стражникъ… Ушелъ батюшка. Стало слышно, какъ ворковали на крыш сарая голуби.

— Давай! — крикнулъ урядникъ, сунулъ за голенище портфель и вскочилъ въ своего гндого.

— Ну, прощевай, Матвй Данилычъ… господинъ урядникъ… А я-то думалъ — Веселаго чего намъ привезъ… сказалъ староста, довольный, что обошлось.

— Веселаго въ Весел'oв поискать надо, — озабоченно сказалъ урядникъ. — Не моего участка. Теперь на Кащеево…

И вытянулъ гндого нагайкой. За нимъ потрусилъ стражникъ на чаломъ. Осталась позади тихая церковная лужайка, на которую теперь пробирались гуси…

III

„Нтъ, не такъ… не такъ“, — тревожно думалъ урядникъ, спускаясь съ калиноваго бугра.

Заботило, что вышло совсмъ не такъ, какъ хотлось, — не такъ торжественно. Хорошо складывалось въ голов, когда скакали въ Калиново, были такiя замчательныя слова.

Вылетли изъ головы, а вотъ теперь опять появились. Надо было сказать: „геройскимъ подвигомъ положилъ свою жизнь на пол сраженiя въ сiю кровопролитную войну за вру — Царя — отечество“! Не сказалъ! „Все перепуталъ, все только про сугробинскую волость да про Калиново“…

И еще припомнилъ, — и стало особенно досадно, — что не сказалъ: „вручаю вамъ, престарлые родители, чтобы былъ замчательный примръ всмъ односельчанамъ, какой былъ у васъ сынъ герой!“

И еще подумалъ: „надо было съ батюшкой посовтоваться, можетъ быть, поблаговстили бы. Было-бъ куда торжественнй. И храбрй надо было говорить, а то совсмъ скучно“. Онъ остановилъ гндого и подождалъ стражника.

— Какъ, Ложкинъ… ладно вышло?

— Скушно… — сказалъ стражникъ.

— Какъ, скушно?! Много ты понимаешь!

Теперь стало ясно совсмъ — не было торжества.

Подъ долгимъ бугромъ, гд дорога давала отводъ въ Кащеево, въ заросляхъ осинника и калины, стражникъ придержалъ лошадь.

— Чалый захромалъ, Матвй Данилычъ!

— Ну, чего? — прiостановилъ гндого совсмъ разстроившiйся урядникъ.

— Отпустите, итить не можетъ… заскся… — сказалъ стражникъ уныло.

— Вотъ, ворона зеленая! Какъ же я могу тебя отпустить?! Нтъ, не могу отпустить… Разъ теб назначено хать…

— Да чего я подлаю… захромалъ!

Говорилъ скучно и глядлъ въ сторону, въ заросли, въ которыхъ гнздами краснла калина.

— Нтъ, я тебя никакъ не могу отпустить… — растерянно повторилъ урядникъ. — Какъ же это такъ я тебя отпущу?!

Урядникъ даже развелъ руками. Теперь ужъ и стражника не будетъ!

— Приказываю теб строго хать! — и повернулъ лошадь.

— Да, вдь, Кащеевскiй я… а вы-то вонъ астраханской! а тутъ знамое все…

— Чего такое — знамое?! — остановился урядникъ. — Что ты, пьянъ… мелешь? Чего знамое?

— Вс меня тутъ знаютъ… вс товарищи на войн, сынъ… а я кресты развожу. Ну, пишите рапортъ. Ваше дло.

— Во первыхъ, не ты развозишь, а я! — сказалъ растерявшiйся урядникъ. — Ты для порядку на торжеств… чтобы всмъ внушать событiе…

— Пишите на меня рапортъ… — повторялъ стражникъ и все такъ же скучно глядлъ на чахлый осинникъ въ болотин. И по голосу его понялъ урядникъ, что не подетъ.

— Послушай, Ложкинъ! Я тебя прошу… во имя… долга! създи, а тамъ самъ можешь подавать. Не разстраивай канпанiи… исполни обязанность. Что же это такое будетъ!

— Отпустите, Матвй Данилычъ…

— Вотъ черти вы какiе… на-родъ! Спрашиваю тебя въ послднiй разъ — подешь??

— Н.

И поворотилъ чалаго.

Урядникъ кричалъ, но чалый, похрамывая, трусилъ и трусилъ въ горку, къ церкви. Сутулясь, сидлъ стражникъ, потряхиваясь въ сдл.

— Ложкинъ! — крикнулъ съ отчаянiемъ урядникъ, котораго вдругъ потянуло туда. Куда халъ Ложкинъ, — домой, къ пирогамъ, къ семь. — Толкомъ-то скажаи… дубина!

Ложкинъ не остановился. Урядникъ взглянулъ на часы — второй. Постоялъ на дорог, поглядлъ къ церкви. Плескали на горк блыми крыльями гуси. Ласково синли купола съ золотыми крестами. Круто заворотилъ гндого, щелкнулъ нагайкой подъ брюхо, — даже подпрыгнулъ гндой, рванулъ, злобно оскаливъ зубы, — и помчалъ полями въ Кащеево.

1915 г.