В Калинове

„Переписывать будетъ“, — подумалъ староста и забезпокоился. Приглядѣлся къ уряднику.

Урядникъ говорилъ озабоченно, значительно поджималъ губы и двигалъ бровями такъ, что шевелилась фуражка. И черная борода урядникова смотрѣла строго и озабоченно.

— Ну, и долгая же у васъ служба, архиерейская манера! Въ Кащеево еще надо… ярмарку захватить, пока не разбрелись.

Вынулъ серебряные часы, съ синимъ гербомъ и перекращенными ружьями на крышкѣ, и поглядѣлъ: двѣнадцать часовъ.

— Вотъ какiе за призовую стрѣльбу даютъ, на призъ! — поднесъ онъ старостѣ къ носу и хрупнулъ крышечкой. — Тридцать шесть монетъ!

— Стрѣлять, стало-ть, хорошо можешь… въ самую, значитъ, точку! Пошелъ бы на войну — всего бы огребъ… и хрестовъ бы, и… такого бы наковырялъ, прямо…

— Каждый по долгу службы. Пошлютъ — не откажешься. Чаю еще не пилъ — изъ стана предписанiе — скачи! Да въ Кащеево еще сколько отломать. Пожарчѣй войны. Сообрази, какъ и что. Предписано, примѣрно, чего? Дескать, вотъ… при обстановкѣ… въ возможно торжественной обстановкѣ… Какъ тоже олентироваться!

— По зако-ну! Всѣ подъ законамъ… На войнѣ, гляди, и чинъ-бы еще какой вышибъ. Серегу лавошникова вонъ какъ признесли! Штасъ-капитанъ!

— Не могутъ, малограмотный. Подвигъ если — тогда могутъ.

— Стало-ть, ужъ былъ ему подвихъ. А тебѣ-бы произнесли!.. Изъ себѣ солидный, всякiя бумаги можешь, лицо чистое…

— Арихметику на всякое число умѣю. Велитъ становой екзаменъ на чинъ сдержать. Географiю всю читаю. Теперь порученiе такого сорту, — потрогалъ себя у груди урядникъ, — становому впору. Значитъ, надо себя поставить въ глазахъ. Который по своему образованiю можетъ излагать словесно. А дѣло душевное, утѣшающее. Выражить чтобъ!

— Ваше дѣло умственное… чего написать, чего подписать. Столъ, стало-ть, тебѣ надо.

Наказалъ ребятамъ тащить отъ псаломщика столикъ, что подъ молебны и скатертку какую почище. Стражникъ оправилъ коней и завалился подъ бузину, въ лопухи.

— Сына-то сдалъ, Палъ Семенычъ? — спросилъ староста.

— Сдалъ, — скучно отозвался стражникъ, — торчали только его ноги изъ лопуховъ.

— Плохъ у меня Ложкинъ, — сказалъ урядникъ, — а еще къ воинскому проситься думаетъ, на войну. — Нѣтъ у него инергiи. Теперь чалаго своего засѣкъ.

— И самому-то, гляди, года не вышли?

— Нѣ… Девяносто седьмого я. И вольный я, вдовый. Глядѣть скушно.

Помолчали. За заборомъ, на сараѣ, засвисталъ мальчишка и вспугнулъ вѣшкой голубей-чистяковъ. Стали они кружить и вертѣться черезъ хвосты, поблескивая надъ крестами.

— Эхъ, турманокъ-то чего дѣлаетъ! — сказалъ урядникъ, приставивъ кулакъ.

— Галочка забираетъ-то! — отозвался изъ лопуховъ стражникъ.

— Какая, къ чорту, галочка… турманокъ! черезъ хвостъ крутится!

— Скучаешь по сыну-то, Палъ Семенычъ? — спросилъ староста. — Голубёвъ-то его перевелъ?

— Трактирщикъ прицѣнялся, а держу пока. У насъ голуби споконъ вiку, графской крови… для счастья держали. Теперь буду переводить, некому глядѣть стало.

Опять помолчали.

— Которыя у васъ убитые? — спросилъ урядникъ, а староста прикинулъ: „Можетъ, насчетъ пособiя… утѣшительное дѣло, сказывалъ“, — и сталъ высчитывать:

— У Гаврушкиныхъ одинъ въ плѣну сидитъ, о другомъ слуховъ не даютъ. Коровкинъ Степанъ на поправку отпущенъ… Громъ — безъ ноги воротился.

— Убитые которые… мнѣ убитыхъ нужно.

— Убитыхъ-то… Слуховъ кой о комъ нѣту, а настоящiй убитый, по бумагамъ одинъ…

— Стёжкинъ Иванъ?

— Стѣжкинъ, кузнеца сынъ. Ишь, тебѣ все извѣстно. Палъ въ бою, дѣйствитеьно. Такъ храбро палъ въ бою… товарищъ его отписалъ. Бывало, озоровалъ… Скольки у меня съ имъ зубовъ бы-ло, царство небесное!

— Чалаго мнѣ ковалъ… чисто ковалъ, — отзывался стражникъ. — Кузницу-то прикрыли?

— Веселовскому мужику одному передалъ, старикъ-то. Ногами заслабѣлъ… Ванюшку по осени сдалъ, стало-ть… а объ масленой глазъ себѣ прожегъ выскрой, домовуетъ теперь. Глаза омманываютъ, отъ огню…

— Ослѣпъ?! Видѣть ничего не можетъ?! — спросилъ тревожно урядникъ.

— Видать-то маленько видитъ… а чего?

— Такъ, энтересуюсь. Чтобы всѣ присутствовали. И Стёжкины чтобы.

— Тутъ они, въ цервкѣ нонче. Баба теперь молится все.

Зазвонили къ концу. Урядникъ одернулъ китель, поправилъ усы и распорядился:

— Собрать домохозяевъ всѣхъ! Десятскому обiжать немедленно! Народу не расходиться!

II

Внизу было ярко, въ небѣ — ясно. Подъ высоко ходившими на кругахъ чистыми голубями сквозили на синемъ небѣ, въ молотой искрѣ, крестики синихъ главокъ. Далъ пояснѣла и озолотилась: вжелть посвѣтлѣли березы большой дороги. Сочно краснѣли кистями густыя рябины на погостѣ. Тонкiе клены псаломщикова сада тронуло утренникомъ, и стали они багровыми, а осинки на обрывѣ, за церковью, только-только начинали краснѣть съ верхушекъ.

Темной толпой выходилъ изъ церкви народъ. Не было веселыхъ платковъ, красныхъ, желтыхъ и голубыхъ, на которыхъ смѣется солнце. Староста, помахивая просвирками, кричалъ, чтобы не расходиться, — будетъ чего объяснять урядникъ. Начали собираться въ кучи. Крутились мальчишки, пошвыривая рябиной. Принесли столикъ и накрыли синей, глазастой, скатертью.