В канун Рождества

Он горевал. Все еще горевал. Он часто употреблял это слово в письмах друзьям, внезапно потерявшим жену, или кого-нибудь из родителей, или даже ребенка. Оно обладало множеством нюансов чувства, ранее им не испытанного. Другим таким словом было «соболезную».

«Шлю вам мои глубочайшие соболезнования. Мысленно с вами», — писал он обычно, ставил подпись и с чувством исполненного долга отсылал письмо.

Тогда он и понятия не имел, о чем писал, чему соболезновал. Горе — это не состояние ума, но явление физиологическое; это пустота, мертвящий кокон невыносимой боли, сквозь который не могут проникнуть никакие утешения. Он защищался от боли, спрятавшись в панцирь одиночества, но здесь, в Кригане, ему не угрожали случайные встречи со случайными знакомыми. Он был вне досягаемости и для оскорбительных утешений со стороны викария и церкви. Не приходилось ему испытывать и болезненную неловкость при виде смущения, с которым люди пытаются выразить сочувствие, при этих добросердечных, но неуклюжих попытках, когда они старательно не смотрят тебе в глаза.

Во время прогулки Оскар по привычке поглядывал на небо, облака, холмы, наблюдал за птицами. Он чувствовал, как дует ветер в лицо, и прислушивался к шуму волн на берегу, вдыхал сладкие и крепкие запахи мха и вереска… но ничего не ощущал, не воспарял душой, ничему не удивлялся. Вдохновения не было. Не было радости. Как будто он смотрел на грандиозный пейзаж, выписанный тщательно, однако без искры чувства.

Оскар не хотел жалеть себя, он пытался вспомнить о том хорошем, что у него есть. Во-первых, это Усадьба. Его приют, его убежище. Ему повезло, что этот наполовину принадлежащий ему дом оказался пустым. Второе благо — Элфрида. Ее возвращение из Корнуолла принесло Оскару невыразимое облегчение. Ее общество помогло ему не потерять рассудок. Она помогла ему пройти через самое мрачное время, с присущей ей терпимостью подстраиваясь под его настроение. Не приставала с расспросами, когда он молчал, слушала, когда он ощущал потребность выговориться.

А в-третьих, он знал, что, даже если не останется навсегда здесь, в отдаленном северном городке, где был так счастлив в детстве, ему нет пути назад, в дом, принадлежавший Глории. Ее сыновья уже вступили во владение Грейнджем и выставили его на продажу. И Оскар был им за это даже благодарен, потому что они избавили его от пытки воспоминаний о Франческе.

Я должен продолжать жить, подумал Оскар. Двигаться вперед, хотя бы черепашьим шагом. Однако в шестьдесят семь лет, когда большая часть жизни уже позади, трудно обрести новый заряд энергии. Пережитое потрясение лишало его зрения и слуха и мешало воспринимать окружающий мир; он испытывал только бесконечную усталость.

— Я должен продолжать жить, — произнес он вслух.

Лежавший у его ног Горацио встрепенулся и с надеждой взглянул на него. Оскар был благодарен псу за компанию. Он встал.

— Ну что ж, пойдем, старина. Пора возвращаться домой.

Когда Оскар дошел до гольф-клуба, уже стемнело. Он с трудом доплелся до прохода между площадками и увидел в ярко освещенных окнах фигуры людей. Здесь отдыхали, словно в уютном кабачке. Все сидели за столиками, ели сэндвичи и, вероятно, делились впечатлениями от игры. Перед клубом был заасфальтированный участок с большими клумбами, на которых летом, наверное, пышно цвели бегония и герань. Сбоку от здания была освещенная площадка, где стояло с десяток машин. Оскар увидел довольно потрепанный «универсал» с открытой задней дверцей. На порожке багажника примостился мужчина, менявший обувь для гольфа на грубые башмаки. Оскар узнал красную куртку и ярко-синие непромокаемые бриджи, но американской бейсболки на голове незнакомца уже не было, и в холодном свете фонаря поблескивали густые, с проседью, волосы.

Человек зашнуровал башмаки и встал. В этот момент Оскар поравнялся с ним. С минуту он колебался, не зная, стоит ли остановиться, обменяться приветствиями и спросить, как прошла игра, но пока он колебался, незнакомец сам проявил инициативу:

— Привет. Хорошо прогулялись?

Оскар остановился и, повернувшись, ответил:

— Немного переусердствовал. Давно не совершал долгих прогулок. А как ваша игра?

— Мы остановились на пятнадцатой лунке. Не выдержали. Слишком стало темно и холодно.

Он нагнулся, чтобы поднять туфли, сунул их в багажник и хлопнул крышкой.

— В такую погоду от игры не получишь удовольствия. — Незнакомец подошел поближе. Оскар увидел очень румяное лицо и пару синих пронзительных глаз. — Извините, вы ведь Оскар Бланделл?

Оскар смутился. Его не только узнали, но еще и назвали полным именем.

— Да, — ответил он почти извиняющимся тоном.

— Я знал, что вы приедете в Криган. (А что еще он знал?) Я здесь живу только двадцать лет, поэтому не был знаком с вашей бабушкой, миссис Маклеллан, но имел удовольствие крепко дружить с Гектором. Недолго, потому что он вскоре передал Корридэйл Хьюи и переехал на юг. Кстати, меня зовут Питер Кеннеди. — И он протянул руку, которую Оскар пожал, не снимая перчатки. — Добро пожаловать в Криган.

— Спасибо.