В канун Рождества

— С ума сойти!

— Мы все приглашены завтра вечером к Кеннеди на коктейль. Я очень бы хотела, чтобы ты тоже пошла — хочу познакомить тебя с Табитой. Но, может быть, тебе это общество не очень интересно?

— Я подумаю.

— Ну и, конечно, предстоит большое веселье в школе — ребята будут танцевать все шотландские танцы. Рори спросил Люси, пойдет ли она с ним и с его сестренкой, и теперь у нее глаза сияют и хвост морковкой, и она говорит, что вечером вымоет голову.

Кэрри мелкими глотками пила обжигающий, отдающий дымком чай — Элфрида заварила его пакетиками «Лапсанг Соучон». Она с грустью сказала:

— У меня уже сейчас тяжелое предчувствие: когда придет время возвращаться в Лондон, слезы польются рекой.

— Молчи. Не хочу и слышать об этом.

— Я все думаю об этой работе, которую мне предложили в Лондоне. Пожалуй, соглашусь. Хотя бы на год. Так я смогу быть рядом с Люси и постараюсь немного скрасить ей жизнь. Я заставлю Доди разрешить мне свозить девочку в Корнуолл к Джеффри и Серене. Знаешь, они ведь никогда не виделись. Люси была совсем малышкой, когда он развелся с Доди, и та, судя по всему, по-прежнему жаждет отмщения.

— Бедная женщина.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ей больше нечем занять свои мысли. Еще чаю?

Кэрри протянула кружку, и Элфрида наполнила ее.

— Никола звонила сегодня?

— Никола? А вы ждете звонка?

— Нет. Но сегодня она улетает во Флориду. Я думала, что она захочет попрощаться с Люси. Но, как видно, не захотела.

— Люси ничего об этом не говорила. По правде говоря, она слишком поглощена приключением с Горацио, Рори Кеннеди и рождественскими украшениями.

— Вот и хорошо!

Они замолчали, потягивая чай, наслаждаясь покоем и уютом. В доме стояла тишина. Элфрида спросила как можно непринужденнее:

— Тебе не кажется, что нам с тобой самое время поговорить…

Кэрри вскинула голову, ее красивые темные глаза пытливо уставились на Элфриду.

— Поговорить?

— Ты обещала рассказать мне, почему уехала из Австрии и так поспешно вернулась домой. Может, сейчас и расскажешь? Нам никто не помешает. Я не хочу совать нос в твои дела, но мне хотелось бы понять, почему у тебя такой измученный и печальный вид.

— Он правда такой?

— Да. Но красива ты по-прежнему.

— Ах, Элфрида, спасибо, только вряд ли я красива. Я чувствую себя старой, чувствую, что жизнь моя кончилась. Мне уже почти тридцать. Это как водораздел. И я не знаю, что ждет меня на противоположном склоне холма. Прошло много лет с тех пор, как я видела тебя последний раз, годы бегут так быстро. Мне казалось, что до тридцати очень далеко. Но не успею я оглянуться, как мне стукнет сорок, а потом пятьдесят. Я понимаю: прежде чем это случится, я должна что-то сделать со своей жизнью. Однако при одной только мысли, что надо принимать какие-то решения, знакомиться с новыми людьми, разыскивать старых друзей, я впадаю в апатию.

— Вот, наверное, почему ты подхватила эту противную простуду и она тебя так пришибла.

— Ты полагаешь, это психосоматика?

— Нет, я имела в виду не это. Я говорю о физической ранимости.

— Ранимости? Никогда не думала, что кто-нибудь употребит такое слово по отношению ко мне.

— Каждый человек раним.

— Я считала себя сильной.

Кэрри допила чай, Элфрида взяла у нее пустую кружку, поставила на поднос, а поднос на пол. Потом устроилась поудобнее, прислонилась к спинке кровати.

— Что случилось, Кэрри? — спросила она.

— Я прожила в Обербейрене около года, работала зимой и летом. Платили мне хорошо, я сняла себе квартиру. Это было хорошее время. А потом я встретила Андреаса. Он прибыл с первым снегом — приехал вместе с компанией друзей. Это была ежегодная встреча, что-то вроде мальчишника, так повелось с университетских времен. Остановились они в большом отеле, и там я его и встретила. Он банкир из Франкфурта, занят престижным семейным бизнесом, во главе которого стоит его отец. У него есть жена и двое детей. Я с самого начала знала, что он женат, но решила, что мне это не помеха. Влюбляться в него я не собиралась, и, думаю, он тоже, однако это случилось. Это случилось…

Такого привлекательного мужчину я прежде не встречала: благородный и веселый товарищ, великолепный лыжник и потрясающий любовник. Внешне он не был похож на арийца — ни светлых волос, ни голубых глаз. Темноволосый, высокий, худощавый. У него была внешность интеллектуала, писателя или профессора.

В ту первую зиму он приезжал в Обербейрен очень часто. До Мюнхена летел на самолете компании, а оттуда на машине поднимался в горы. И останавливался не в отеле, а у меня. Это был наш мир, и больше ничей. Когда растаял снег, я думала, что и Андреас тоже исчезнет, но он любил горы летом не меньше, чем зимой. Мы ходили дни напролет, плавали в ледяных озерах и спали в маленьких гостиницах где-то высоко в горах. Просыпались под пуховыми перинами и слушали перезвон колокольчиков — это коровы шли на утреннюю дойку.