В Каракасе наступит ночь

Две недели спустя Франсиско неожиданно возник возле моего рабочего стола.

– На следующей неделе я снова поеду на Меру. Поедешь со мной?

– Опять на месяц?

– Нет, всего на пять дней. В этот раз нам не придется брать с собой много аппаратуры и каждый день отсылать в редакцию новую статью, но… Если бы ты поехала, я чувствовал бы себя спокойнее.

– Ты уверен?

– Я уверен в этом точно так же, как и в том, что если ты поедешь со мной, у всех моих статей будут прекрасные заголовки, которые никого не введут в заблуждение. Кстати, с начальством я уже говорил. Они дают «добро», хотя я и забираю с собой их лучшего корректора.

– Так и есть.

– Только не думай, будто ты мне чем-то обязана. Если не хочешь ехать – не надо. Попробую найти кого-нибудь другого.

– Когда ты уезжаешь?

– В следующий вторник. В воскресенье мы уже вернемся.

– Договорились, я буду готова.

– Не будет ли слишком дерзко с моей стороны попросить тебя…

– Попросить о чем?

– Захватить побольше книг, чтобы мы могли читать их в дороге.

– Я и так беру с собой слишком много. Ладно, разыщу для тебя книжки с картинками.

Франсиско улыбнулся. Раньше я никогда не видела, чтобы он улыбался. Тогда ему было сорок шесть, мне – под тридцать. Мы были вместе три года – ровно столько, сколько ему оставалось жить.

* * *

Я рассматривала свидетельство о смерти Хулии Перальты, словно это был групповой портрет, сделанный по необходимости и запечатлевший всех нас – сбившихся в кучу, с напряженными, неулыбающимися лицами, застывшими в ожидании ослепительной вспышки единственной на свете непреложной истины: люди умирают, люди заболевают смертельными болезнями, или их убивают. Они наступают не туда или не на то. Они взлетают на воздух и падают с лестниц. Люди умирают и по собственной вине, и от чужих рук. Но они умирают. И это единственное, что имеет значение.

В тот год, когда Хулия Перальта покинула этот мир, я встретила единственного человека, который ворвался в мою жизнь, чтобы остаться в ней навсегда.

Впервые я овдовела в десять лет и снова стала вдовой в двадцать девять, за неделю до нашей свадьбы с Франсиско. Одной из группировок колумбийских партизан не понравилась фотография, которая принесла ему Иберо-Американскую премию свободной прессы, и они заставили его заплатить за нее своей жизнью. На фотографии Франсиско запечатлел своего собственного информатора после того, как колумбийцы с ним расправились. Каким-то образом партизанам удалось узнать, что именно этот человек рассказал журналисту правду: приказ об убийстве похищенного предпринимателя, освобождением которого правительство занималось на протяжении нескольких месяцев, на самом деле исходил от того же правительства. От команданте-президента, если точнее. Информатора замучили и убили. На снимке он держал в руках собственную голову, в широко раскрытый рот которой были засунуты его же отрезанные гениталии. Эта разновидность казни предназначалась у колумбийцев исключительно для предателей.

Когда моя мама впервые увидела Франсиско, она оглядела его с ног до головы и неодобрительно покачала головой. Его рост, сказала она, – это единственное его положительное качество, искупающее множество недостатков. Франсиско действительно отличался высоким, без малого два метра, ростом и крепким, но пропорциональным сложением. Когда мы в первый раз занимались любовью, мне показалось, что я сломала ребро. К счастью, все обошлось, но я была достаточно близка к тому, чтобы получить серьезную травму. Но мне было наплевать. Я была влюблена. А вот мама Франсиско по-прежнему не одобряла. Ей не нравилось в нем все: его щетина, то, что он был намного старше и что у него было двое детей от первого брака.

– Ты уже взрослая и должна соображать, что делаешь, – сказала она, когда я заявила, что переезжаю к Франсиско. – Ты собираешься жить в его доме?.. Отлично. Только не забывай, что это его дом, а не твой. И дети тоже его, а не твои. Не уподобляйся тем безмозглым птицам, которые воспитывают кукушат, вместо того чтобы завести собственных птенцов.

Я ничего ей не говорила, а она не спрашивала. И все же мама с самого начала знала: я готова отправиться с Франсиско хоть на край света. Я была похожа на оглушенного анисовой водкой солдата, который сидит в траншее и ждет сигнала к атаке. Именно так, думала я, должна действовать на человека любовь, особенно если ее слишком много. Если бы у меня была возможность выбирать, какой будет моя жизнь, я бы выбрала вариант, в котором Франсиско всегда был рядом. В моменты нашей близости он как будто фотографировал меня ладонями и кончиками пальцев, и эти прикосновения стали для меня тем, с чем невозможно расстаться. Кроме этих прикосновений, у нас ничего не было; в отличие от множества пар мы любили друг друга без слов. Словами, кстати, Франсиско меня не баловал – он даже не говорил мне «до свидания», если без этого можно было обойтись.