В каждом доме война

Иннокентий Корнеевич сам выбрал девушкам боковую горницу, где спала хозяйка. Фелицата Антоновна не стала перечить Кешке-полицаю. Их отца она сильно уважала за размах поставленного коневодства. Своему мужу всегда ставила того в пример, что так и надо хозяйничать. Но сынки Корнея в отца уже не пошли, тут, конечно, времечко подкачало, а тут сами не хваты, как говаривала о них Фелица: работали молодые мужики – один шофёром, второй – трактористом. Свои огороды сорняком покрылись. Их жены – доярки, вроде бы в земле исправно ковырялись, а отдачи от их усилий – почти никакой, ну хоть что-то уродилось бы как надо, а то вот ничего. Да и то правда: их огороды находились в низине, где долго вёснами стояли паводки, и воды почему-то уходили только к лету, когда у других огороды уже во всю курчавились зеленью ухоженных культур. Говорили, что председатель нарочно им нарезал такой неплодородной земли, как наследышам главного хуторского кулака. Усадьбу Корнея колхоз с ходу экспроприировал. В хуторе насчитывалось около трёхсот подворий. Для колхоза – это огромная сила, потом некоторые опять уходили на работу в город, становясь вновь производственниками. Индустриализации требовались рабочие кадры. Братья Свербилины тоже пытались уйти на паровозостроительный завод, но их туда не отпускали, считая неблагонадёжными…

И вот, став полицаями, они норовили отыграться за все прошлые обиды. Первым пострадал председатель Носков, но его семью не трогали, затем вздёрнули секретаря партячейки Кучуева. Та же участь ожидала конюха Сварина, распоряжавшегося их лошадьми, бригадиров Пудова, Швыркина, причём все они были партийные. Семью председателя Носкова переселили в свою хату, чтобы узнали, как вести огород, похожий на рисовую плантацию, на котором земля подолгу не просыхала…

Немцы также стояли в хуторе, каждое утро через заснеженные луга они гоняли девушек строем на работу. А когда создали концентрационный лагерь, туда попали все те, на кого указывали атаману Письменскову полицаи. Из хутора они посадили туда более ста человек, правда, не прошло и месяца, как их выпустили из-за того, что пригнали большую партию военнопленных, из гражданских самых здоровых отправили в Германию, а безвинных отпустили.

Всё это Фелицата, жившая отшельницей и до оккупации, узнала от соседей; саму-то уже по старости не трогали. Иннокентий Корнеевич, бывало, к ней захаживал, она ставила угощение, самогон.

– Знай, старая: тебя, как скупердяйку, я пожалел, – говорил, бравируя, Кеша. – Ты мне будешь здесь нужней, а то подпольщики зараз совьют гнездо у нас под носом. Выжжем калёным железом, учти! Ты докладывай нам о всех незнакомых, и главное, что народец наш сгутарит про новые порядки, ясно, тебе, карга старая, гутарю?! – грубым тоном громко сказал тот.

– Зачем подпольщикам наш захудалый хутор? – удивлённо протянула хозяйка, пялясь на полицая. Но, увидев, что тот грозно прищурился, прибавила: – Ну, ежели, как примечу что подозрительное, так сразу сообщу.

– Отлично, завтра я к тебе приведу девок, квартировать будут. И мне без возражений, ясно? Для чего? Не твоего ума дело! Может, для себя, – и он заржал, беря очередную порцию самогонки.

– Вот и хорошо, всё веселей мне будет, ты, Кешка, моих невесток, смотри, не забижай, я хочь с ними и не знаюсь, а всё ж свои…

Он, как обещал, привёл юных квартиранток, показал им комнату. Фелицата только рот от изумления открыла, а Кеша грозно зыркнул на неё, и она прикусила язык.

– Что там у тебя, комоды с золотом, чего так вся сразу завяла, как трава скошенная? – спросил Кеша весело, пропуская в горницу старухи девушек, следом рассматривавших на стенах в рамках фотокарточки, явившиеся для них будто диковинкой.

– Ой, да какое там золото! – махнула она небрежно рукой. – В хате места всем хватит. А тебе прямо не терпится ущемить меня, Кеша? А девки-то ничего – красотки, как на подбор: нешто правда нарочно ко мне для своей забавы пригнал, и где ты их взял? – заговорила подобострастно шёпотом Фелицата.

– А то как же, всё тебе рассказать, – много будешь знать! Работать на великую Германию! Ты за них передо мной головой отвечаешь. Заруби на носу: кормёжка вся твоя, и без финтов: мол, сама пухну с голода, я уж знаю тебя, как облупленную, тебе от фюрера зачтётся, ясно?

– Да ну тебя, Кеша, всё смеялся бы, у меня-то своих ртов сколько, – начала было она, но он прервал её резко:

– Полно брехать, знаю, как ты кормишь сношек и внуков, если ковырнуть твои стены, так и тайник можно сыскать! Всё, без нытья, я зайду скоро и проверю! А сейчас бегу! – он заглянул к девушкам: – Ну, красавицы, обживайтесь, а завтра рано поедем на объект. Смотрите, убегать отсель бесполезно, а то за колючку упрячу! – он подмигнул зверски девушкам и ушёл.