В каждом сердце – дверь

– Лучше бы она вообще не звонила, – фыркнула Джек. – Незарегистрированная смерть – не смерть, а всего лишь бесследное исчезновение в лучшем своем варианте.

– Теперь ты понимаешь, почему у тебя так мало друзей, – сказал Кейд.

– Но Суми была среди них, – сказала Джек. Она посмотрела на кровать Суми. – Если у нее нет родных, что же делать с вещами?

– На чердаке есть кладовка, – сказал Кейд.

– Тогда давайте уберем всё в коробки, – твердо сказала Нэнси. – Где можно взять коробки?

– В подвале, – сказала Джек.

– Я с тобой, – сказал Кейд. – Нэнси, ты останешься здесь. Если кто-нибудь спросит – мы скоро вернемся.

– Хорошо, – ответила Нэнси и, как только они вышли, замерла в полной неподвижности. Больше сейчас ничего не оставалось, только ждать. В тишине и неподвижности был покой, была безмятежность, которой больше нигде нельзя было найти в этом горячем, суетливом, часто ужасном мире. Нэнси закрыла глаза и стала дышать так, что дыхание щекотало пальцы ног. Она старалась отрешиться от всего, кроме неподвижности. Но проносящиеся в голове воспоминания о Суми не давали сосредоточиться – колени дрожали, пальцы подергивались, и справиться с этой дрожью было трудно. Усилием воли она выбросила видения из головы и продолжала дышать, ожидая прихода безмятежности.

Ей так и не удалось ее дождаться до возвращения Кейда с Джек: дверь распахнулась, и Кейд объявил:

– Ну вот, все готово, чтобы разложить все по полочкам.

Нэнси открыла глаза и усилием воли заставила себя улыбнуться.

– Вот и хорошо, – сказала она. – Тогда за дело.

Вещи Суми являли собой такой же беспорядок и хаос, как она сама. Ни смысла, ни рифмы не было в этих нагромождениях вокруг кровати и комода. Стопка книг по изготовлению конфет была перевязана парой спортивных лифчиков. Букет роз, сложенных из игральных карт, валялся под кроватью, вместе с кружевным синим платьем, ничуть не подходившим по стилю к тому, что когда-либо носила Суми. Там же был старый бургер, примерно месяц как просроченный. Джек перед тем, как приступить к работе, надела перчатки и теперь бестрепетно уничтожала всё, что носило следы загрязнения или представляло потенциальную биологическую опасность: очевидно, ее брезгливость распространялась только на контакты с обнаженной кожей. Кейд разобрал одежду Суми и аккуратно разложил по коробкам. Нэнси не сомневалась, что все это вернется в общий гардероб. Ее это не смущало. Суми не стала бы возражать против того, чтобы кто-то носил ее одежду. Она и при жизни-то, скорее всего, не стала бы возражать, а мертвой ей тем более все равно.

Нэнси выпало разбираться со всем остальным, помимо мусора и одежды. Она вытащила из-под кровати бумажные коробочки-оригами и нитки для вышивания (руки Суми, очевидно, никогда не оставались без дела), отложила в сторону и снова стала рыться под кроватью. Под руки попалась обувная коробка. Она вытащила ее, села и открыла крышку. На пол посыпались фотографии. На одних Суми была такой же, как во время их недолгого знакомства – странные сочетания в одежде, растрепанные косички. На других – серьезная, печальная девочка в школьной форме, иногда со скрипкой в руках, иногда без. Даже по фото, при всей статичности изображения, было видно, что эта девочка знает о преимуществах незаметности, неподвижности статуи, но она явно не сама выбрала эту неподвижность, как Нэнси. Ей навязывали это силой, пока однажды она не открыла дверь в мир, который дал ей шанс стать счастливой.

Нэнси вдруг подумала: теперь уже никогда внучка Суми не придет на могилу того фермера, что выращивает сахарный хлопок для сахарной ваты, и еле-еле удержалась, чтобы на заплакать об этой невозвратной потере. Может быть, Суми и придет в Чертоги мертвых, может быть, даже будет там счастлива, но все, что она могла еще сделать при жизни, погибло, сделалось невозможным, когда ее сердце перестало биться. Смерть – драгоценный дар. Но жизнь все же слишком коротка.

– Бедная девочка. – Кейд наклонился, взял снимок из неподвижных пальцев Нэнси, поглядел на него и засунул под рубашку. – Давай-ка уберем это все отсюда. Ни к чему тебе на это смотреть теперь, когда ее нет.

– Спасибо, – сказала Нэнси. Это прозвучало искренне – Нэнси сама не ожидала такой искренности от себя, пока не увидела эту фотографию. Суми больше нет, и это было так несправедливо.

Втроем они меньше чем за час перетаскали все имущество Суми на чердак, составили ящики на пустые полки и в пыльные углы, которых тут было как будто больше, чем в любом другом помещении. Когда они закончили, Джек сняла перчатки и начала тщательно вытирать пальцы чистым носовым платком. Кейд достал фотографию из-под рубашки и приколол к доске объявлений, рядом с фотографией той Суми, какую знала Нэнси – сияющие глаза, сияющая улыбка, руки слегка размыты, словно ее сфотографировали в движении.

– Я останусь у тебя сегодня ночью, если ты не против, – сказал Кейд. – Кажется, тебе небезопасно спать там одной.

– А я не останусь, будь ты против или нет, – сказала Джек. – В этой комнате слишком много солнца, а Джилл без меня может начать ходить во сне.