В каждую субботу, вечером

Но однажды Туся пришла в школу и сказала, что потеряла свой портфель. Ручка оторвалась; она подошла к самому дому и только тогда заметила: ручка есть, а портфеля и след простыл.

Она была расстроена, портфель — черт с ним, уже порядком старый, но там были учебники.

И тогда Сережка взял и отдал ей свою папку.

— Возьми, — сказал Сережка. — Мне папин брат еще привезет. Ненцы еще и не такое умеют делать!

Можно было подумать, что он всю свою жизнь прожил с этими самыми ненцами.

Он стал приходить к Тусе каждый день, вместе готовить уроки — ведь у нее не было учебников.

Асмик поняла все сразу. С одного взгляда.

— Ты за ней бегаешь, — сказала Сережке.

Она произнесла эти слова как можно более невозмутимо. Так, словно говорит о чем-то незначительном, неинтересном.

А Сережка рассердился на нее:

— Еще чего?!

— Бегаешь, — повторила Асмик.

— Мне ее жаль, — сказал Сережка.

— Почему? — спросила Асмик.

Сережка долго не хотел говорить, потом рассказал, взяв с Асмик самое честное-пречестное слово, что она никому ничего не расскажет.

У Туси арестовали отца. Поэтому она и перешла в их школу, чтобы никто ничего не знал. И она тоскует по отцу, и мать у нее какая-то немного чудная, Туся говорит, что она стала такой после всего, что случилось.

— Вот оно что, — сказала Асмик.

Родители Асмик погибли в автомобильной катастрофе, она училась тогда в пятом классе. Может быть, потому, что у них обеих было общее горе, Туся показалась ей родной.

«Я тоже хочу подружиться с ней», — решила Асмик.

Туся не сразу приняла ее дружбу. Ей была присуща некоторая настороженность в отношениях с людьми. Иногда она подсмеивалась над Асмик, над ее толщиной, над восторженностью.

Однако Асмик прощала Тусе все. И вместе с Тусей охотно смеялась над собой. И еще — ей хотелось, чтобы они дружили все трое — она, Туся и Сережка.

И Туся постепенно оттаяла. И сама потянулась к этой безыскусной щедрости, к ненаигранному душевному теплу.

Туся была не только красивой, но и талантливой. Она писала стихи, но никому их не показывала, только Асмик и Сережке.

Асмик бурно восхищалась. Сережка был сдержаннее, однако порой говорил:

— У тебя и в самом деле талант…

Оба — и Сережка и Асмик — уговаривали Тусю послать стихи куда-нибудь в газету или в журнал.

Туся отнекивалась:

— Боюсь.

— Чего ты боишься? — кипятилась Асмик.

— Будут смеяться, — отвечала Туся.

Она была гордая, Туся.

Как-то Сережка сговорился с Асмик, и прямо после школы они все вместе отправились в редакцию газеты «Московский комсомолец». Туся упиралась, но шла, Асмик и Сережка шагали по обеим ее сторонам, как часовые.

Поднялись на лифте, вошли в комнату, где, как им сказали, заведовали вопросами поэзии.

Асмик крепко держала Тусю под руку.

— А то ты как Подколесин, — сказала она. — В самый последний момент…

Сережка подошел к столу заведующего.

— У нас к вам дело, — начал он. — Мы принесли стихи…

Заведующий — немолодой человек, с большими очками на маленьком небритом лице, носивший смешную фамилию Свищ, — спросил добродушно:

— Еще одно юное дарование? Или даже целых три?

Рука Туси дрогнула, но Асмик держала ее крепко, не за страх, а за совесть.

Сережка сказал сухо:

— Между прочим, стихи интересные.

Очки Свища блеснули.

— Реклама, да еще самореклама — лучший двигатель.

Асмик быстро заговорила:

— Наша подруга, вот она, видите? Она стихи пишет. Очень хорошие стихи. Мы хотели взять с собой всю тетрадь, у нее целых три тетради стихов, а она не захотела. Она — скромная. Она и идти-то к вам не хотела. Это мы ее заставили.

Свищ подавил зевок.

— Оставьте ваши стихи и зайдите через неделю.

— Нет, — сказала Асмик. — Вы их теперь прочитайте, а то мы ее через неделю не вытащим.

Сережка сказал почти умоляюще:

— И всего-то навсего одно стихотворение!

Свищ протянул руку:

— Давайте!

Туся окончательно скисла. Сережка вынул листок с переписанным его красивым почерком стихотворением.

— Стало быть, говоришь, стихи интересные? — спросил Свищ и тут же стал читать, напевая себе что-то под нос.

Туся стояла ни жива ни мертва. Если бы можно было, убежала бы со всех ног. Но Асмик вцепилась в ее руку, и Сережка смотрел на нее не спуская глаз и улыбался ей, и в глубине его зрачков играли, то вспыхивая, то замирая, теплые, искрящиеся огоньки.

Свищ опустил очки, поверх очков взглянул на Тусю. У него оказались неожиданно голубые глаза, ресницы темные, словно нарисованные.

«Красивые глаза», — мысленно отметила Асмик.

— Стало быть, ты автор? — спросил Свищ Тусю.

Туся кивнула. Ей казалось, что она лишилась голоса. Раз и навсегда.

Свищ придвинул к себе листок со стихотворением, что-то написал наверху, над заголовком.

— Пойдет? — быстро спросил Сережка.

Свищ ничего не ответил.

«В набор», — прочитал Сережка. Повернулся к Тусе:

— В набор, слышишь?

Асмик взвизгнула от восторга и выпустила Тусину руку. Туся ошеломленно посмотрела на Свища и вдруг повернулась, стремглав выбежала из комнаты.

В следующем же номере, на третьей полосе, появились стихи Туси.

Свищ-умница не изменил ни строчки, и подпись под стихами выделялась крупно, отчетливо:

«Татьяна Казакова».