В каждую субботу, вечером

С ужасом вспомнила: дома, кроме сыра и кофе, нет ничего. Но она не привыкла отступать.

Взяла его за руку, решительно повела за собой.

— Поехали…

Приехав домой, она усадила его на тахту, сунула в руку яблоко, сказала строго:

— Сидите, жуйте, а я покамест похозяйничаю.

— Только не очень долго, — сумрачно ответил он. — А то я с голоду могу все ваши подушки на тахте сжевать.

Но она одной ногой уже была на лестнице, помчалась в гастроном на углу. Недаром ее все считали чертовски энергичной.

Бросилась к директору магазина, задыхаясь, выпалила:

— Я — врач. Живу вон там, рядом. Ко мне приехали друзья, помогите!

Ошеломленный директор, разумеется, ничего не понял.

— Чем помочь? Что надо сделать?

— Быстро заказ. Прошу вас. Чтобы ни минуты в очередях!

И директор сказал:

— Всего-то навсего? Да со всей душой…

Она примчалась домой, увешанная покупками, словно елка игрушками.

Володя удивился:

— Банкет толкаете? На сколько персон?

— Живо за стол, — вместо ответа скомандовала Асмик.

Он послушно сел за стол, налил себе коньяк, закусил шпротами.

— Вы угадали, я люблю шпроты.

Асмик просияла:

— Правда? А ветчину любите? Смотрите какая, совершенно без жира, розовая…

Он откинулся на стуле.

— Вы и вправду добрая. Я заметил, вас все любят.

— Это плохо, когда все любят, — недовольно ответила Асмик. — Значит, всем вольно или невольно угождаешь.

— Разве? — спросил Володя.

— Мне так кажется. Это как вода, которая принимает форму любого сосуда.

Он выпил еще коньяку, сказал внушительно:

— Если бы я имел некоторое право на вас, я бы предостерег вас.

— От чего?

— Не знаю. От многого. Прежде всего я бы настоял, чтобы вы не были такой доброй.

— А я вовсе не такая уж добрячка.

— Вы не добрячка, вы добрая. А знаете, я понял, добро следует делать осторожно.

— Как это осторожно?

— Вот именно, осторожно, — повторил он. — Есть люди, которые не прощают добро. Ведь не каждый человек способен не отплатить злом за добро. Есть такие, которым тягостно чувствовать на себе чью-то доброту…

— Я не встречала таких, — сказала Асмик.

— А я встречал. Это было еще там, в Картушинской больнице. Там был один врач, не из самых лучших, но человек старательный. У него ЧП случилось: пошел на аппендицит, и вдруг неожиданно в толстых кишках инфильтрат. Он так замер и не знает, что делать, хоть стой, хоть падай. Тут, правда, старшая сестра, у нас там преотличная сестра была, — Володя усмехнулся. — Вы бы, конечно, определили ее — чудо. Так вот, она сообразила, за мной бросилась, я тут же, в больничном дворе жил, приволокла меня, я, признаться, уходить нацелился, было у меня некоторое неделовое свидание, однако пошел…

— И дальше что?

— Дальше ничего. Как водится, сам взялся за все это дело…

— И что же?

— Все обошлось. У меня, если хотите знать, проколы не часты!

«Хвастушка, — с нежностью подумала Асмик. — Ах, какой же ты хвастушка!»

Посмотрела на его лицо, хорошо освещенное лампой, на сильные пальцы, небрежно постукивающие по столу, мысленно обругала себя:

«Нашла от чего растрогаться! Если бы бабушка такое услыхала!»

Представила себе бабушкины непримиримые глаза и словно бы услышала низкий, чуть хрипловатый голос: «А вы, молодой человек, чрезмерно самоуверенны, что, как известно, ведет к тягчайшим жизненным поражениям».

— Вы слушаете меня? — спросил Володя.

— Да, конечно.

— Ну так вот. Представляете себе положеньице? Больной, само собой, поправился, все в порядке, а коллега мой на меня ни с того ни с сего в обиде. И не глядит даже в мою сторону. Я сперва было подивился, а потом понял.

— Что же вы поняли?

— Да все то же, что говорил. Есть люди, которые не в силах простить добро к себе. Просто не могут забыть и потому даже, случается, мстят за это. Знаете, есть такая турецкая, что ли, поговорка: «За что ты мне делаешь зло? Я же тебе ничего доброго не сотворил!»

— Глупая поговорка, — решительно оборвала Асмик. — Глупая и такая какая-то человеконенавистническая.

— Может быть, — согласился Володя. — Однако и такое существует в жизни.

— Допустим.

Володя осушил свою рюмку.

— Почему вы не пьете?

— Не хочется.

— Тогда я за ваше здоровье.

Он налил себе еще.

— Я вас насквозь вижу, вы все равно, несмотря ни на что, будете сеять это самое, которое доброе и к тому же вечное.

— Пусть так.

Он расхохотался.

— Чудачка вы все-таки. Так и хочется сказать: «А ну, гражданочка, поправьте нимб, малость набок съехал…»

Он стал часто приходить к ней. Сидели, ужинали, порой молчали, порой говорили о всякой всячине.

Он раскрывался не сразу, постепенно, но ей казалось, он все больше привыкает к ней.

Однако ей многое в нем не нравилось. Она не старалась сочинить его, представить себе другим, чем он был. Она видела все то, что в нем почему-либо не нравилось, не могло нравиться ей, и все равно любила его.

Однажды он сидел у нее. За окном шумел дождь, и, как и обычно в дождь, теплая, освещенная ярким светом комната казалась особенно уютной и теплой.

— Люблю дождь, — сказал Володя. — А вы?

— Как-то не думала об этом.