Читаем В каждую субботу, вечером полностью

<p>Три дня в Москве</p>

Я приехала с фронта в декабре. А дома во всей нашей квартире был один только Иван Владимирович.

Он открыл мне дверь, стоял на пороге, вглядываясь и не узнавая. А я, разумеется, сразу узнала его седую, красивую голову и подумала: до чего же постарел, похудел, даже вроде ростом стал пониже. Он шагнул в сторону и вдруг узнал меня.

— Катька, — сказал радостно. — Явилась наконец-то!

Он оглядел меня, остановился взглядом на левой руке.

— А это что такое? Почему перчатку не снимаешь? Фасонишь, поди?

— Какой там фасон, я была ранена, только вам не писала.

— Вот оно как. Серьезная рана?

— В общем, средней тяжести. Сквозное ранение, и нерв задет. Пришлось около трех месяцев в госпиталях проваляться.

— А теперь как же?

— Теперь лучше. Потому мне и дали отпуск домой.

— Не было бы счастья, — сказал он и улыбнулся, хотя глаза его смотрели на меня с откровенной жалостью.

Потом мы уселись с ним на нашей опустевшей, разом ставшей чересчур просторной кухне, где он в мою честь зажег все горелки.

Чайник кипел на плите, исходя паром, совсем как в мирное время. Иван Владимирович любил доводить чайник, по словам Кота, до самой наивысшей точки кипения, а на чайнике стоял другой, фарфоровый, в хорошо знакомых сиреневых цветочках, с заваркой, я привезла с собой чай, сгущенное молоко, свиное сало, все то, что сунул на дорогу начпрод. И еще специально для Ивана Владимировича пачку трофейного табака.

Уже упали ранние зимние сумерки, морозный туман клубился за медленно таявшим от тепла окном, над заснеженными, прокаленными морозом крышами нависло облачное небо, и я смотрела то на плиту, то на небо в окне, то на потолок, изрядно закопченный, и все никак не могла до конца поверить, что я в Москве, что это все Москва — и небо, и плита на кухне, и чайник, и крыша за окном…

— Вам не страшно одному в квартире? — спросила я Ивана Владимировича.

Он усмехнулся:

— Скорее непривычно, потому что слишком тихо.

Когда-то наша квартира была шумной, может быть, самой шумной во всем доме. Поминутно звонил телефон, на кухонной плите были обычно заняты все горелки, вечерами мы с Котом заводили патефон, в который раз слушая «Брызги шампанского» и «Синию рапсодию», по коридору топала Лиза, звучал ее зычный голос, она, кажется, вообще не умела тихо разговаривать, а в комнате Архиповны, старухи, жившей в соседней со мной комнате, с раннего утра до позднего вечера не выключалось радио. Архиповна была глуховата и любила, чтобы оно работало на полную мощность.

А теперь кругом царила тишина. Все двери были заперты, телефон молчал, и коридор казался чересчур длинным.

Еще в начале войны мои родители эвакуировались на Урал, Архиповна переехала к племяннице в Измайлово, Лиза была, как и многие москвичи, на казарменном положении, все время проводила на заводе, а свою жену Галину Сергеевну Иван Владимирович отправил в деревню, к родным под Загорск.

От Кота изредка приходили письма. Он воевал на Северо-Западном, был пока жив и здоров и в каждом письме спрашивал, что слыхать обо мне.

В соседней квартире все жильцы эвакуировались, осталась одна лишь Ляля Барташевич, женщина редкой красоты, о которой ходили легенды по всему нашему дому.

— Как Ляля? — спросила я. — Все такая же красивая?

— Как тебе сказать, — подумав, ответил Иван Владимирович. — Красивая, хотя уже начинает сдавать, но как была глупой, так и осталась.

Мне вспомнились Лялины прозрачные, янтарного цвета глаза в черных ресницах, красивый выпуклый лоб без единой морщинки, губы сочные, как черешня, и всегда полуоткрытые, будто Ляле постоянно жарко.

Неужто и этой красоте суждено со временем исчезнуть?

— Как бы там ни было, а хахали ее навещают, — сказал Иван Владимирович. — Правда, никто зацепиться не может, один сменяет другого, и дело с концом.

— Не надо злословить, — умиротворенно сказала я, мне хотелось сегодня быть совершенно доброй. Ведь и ко мне судьба повернулась по-доброму и я неожиданно очутилась дома. Пусть даже и всего-то навсего на три дня.

— Я тебе вот что советую, — сказал Иван Владимирович. — Ложись-ка спать, только сперва открой дверь, чтобы тепло из кухни шло в комнату, а то, гляди, за ночь превратишься в сосульку.

— Не люблю спать с открытой дверью.

— Когда пойду спать, я закрою.

— Ладно, — сказала я. — Так и сделаю, мне надо выспаться, потому что с утра надо будет провернуть одно важное дело…

— Что за дело? Секрет?

— Никакого секрета нет, я вам после все расскажу.

Моя комната выглядела совершенно такой же, какой я оставила ее, — книги на столе, на полу; любимые цветы мои, традесканции, засохли, понуро свисали со стены, похожие на голые прутья, и плющ, подарок Кота, весь скукожился, превратившись в палочку неопределенного цвета.

Я раскрыла шкаф. Там висели довоенные мои платья с подставными богатырскими плечами, в оборках и воланах.

Неужели было такое время, что я носила такие вот платья? И вместо сапог обувала коричневые лодочки на высоком каблуке?

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги