В хвойном море. Рассказы

Утки теперь поднимались из травы часто, шарахались из стороны в сторону, летали кругами над болотом и с лету плюхались в густые травянистые заросли. Все чаще слышались выстрелы со всех сторон, и Говорухин понял, что охотников понаехало. Покой болот был потревожен, утки метались, перелетая с места на место, попадая под выстрелы.

Говорухин уже не один раз вскидывал ружье и стрелял поочередно из обоих стволов. Но… то ли дробь не доставала дичь, то ли он промахивался, только ни одной утки он не добыл. Потный, весь облепленный комарами и оводами, он все больше нервничал, торопился и мазал.

Тогда он решил отдохнуть, успокоиться и остановился под ивой, росшей на болотной кочке, осмотрелся. Насколько видели его глаза, всюду было болото с плешинками воды в траве, с редкими кустами ивняка, кулигами камыша. Пальба усиливалась. Везде в этих труднопроходимых топях скрывались охотники. Не видно стало и Сашу.

Но вот солнце село, и утки потянули на болото с полей, с дневной кормежки.

— Валом валит, — зашептал Говорухи», поглубже прячась под ветви ивы.

И тут ему подвалило охотничье счастье. Прямо перед ним, совсем недалеко, опустилась на воду стая чирков и серых уток. Дрожа от волнения, не помня себя, Говорухин жахнул дублетом, не целясь, и когда стая улетела, увидел: одна утка лежала неподвижно. И опять Говорухина бросило в дрожь и в жар. Сильно ботая, он поспешил за птицей, потом привязывал ее к ременной петле-удавке на поясе, еще теплую, с шелковисто гладкими перьями, с полуоткрытыми помутневшими глазами. Тихо шептал:

— Ну вот… почин сделан.

3

Было уже темно, лёт почти прекратился, редко слышались выстрелы, и откуда-то из болота Саша окликал Говорухина.

— Я тут, — отозвался он.

Перекликаясь, они сошлись, потом стали выбираться к машине.

— Ого! — удивился Говорухин связке дичи на поясе Саши. — А у меня только пяток.

— Видел, Павел Елизарыч, как вы отпугивали уток.

— Чем же это отпугивал?

— Застрелите утку и топаете за ней… Ну как мальчишка. Утки видят и не садятся около вас. Убитых подобрать всегда успеете.

— Мда-а, — тянет Говорухин. — Волненье, страсть… где тут утерпеть… Э-эх! Хор-ро-шо-о! Сейчас закусим, а то промялись.

— Налаживайте костер да воды принесите… только без ряски, чистой…

Пока Говорухин разжигал костер да ходил за водой, Саша обделал крякушу на шулюм — охотничий суп с пшеном, картошкой и луком. Потом они стали потрошить и подсаливать дичь.

— Сколько раз учить! — Саша вырывает из рук Говорухина утиную тушку, показывает, как надо делать.

— А что я, хуже твоего делаю?

— Хуже. Только портите.

— Ты просто придираешься.

— Чего мне придираться. Научить хочу.

— Научи лучше стрелять, открой секрет.

— Никаких секретов нету, Павел Елизарыч.

— В чем же дело? Столько патронов распулял, а результат…

— Все дело в ответственности.

— Не понимаю.

— Как бы вам это сказать… На охоте надо собрать себя всего в кулак, чувствовать ответственность перед кем-то за каждый выстрел, за каждый промах.

— Ну и скажешь! — Говорухин расхохотался, круглые плечи его сотрясались, голова раскачивалась. — Комик ты, Саша.

— Ничего не комик. Вот, к примеру, у меня на десять выстрелов два промаха. Я должен добиться, чтобы не было ни одного.

— Это немыслимо!

— Я читал, что Тургенев на вальдшнепиной охоте и то не делал промахов. А на уток охота ребячья… Только измаешься да вывозишься в грязи. Красоты в ней мало.

— Насчет красоты, пожалуй, ты прав. На вальдшнепа охота чистая, сухая, в золотом осеннем лесу… но очень трудно попадать… летит быстро. Ну, а что касается ответственности, то это слово ты прилепил не к месту. Какая на охоте ответственность! Это же развлечение. На работе — другое дело, там требуется ответственность.

— На ра-бо-те? — Саша резко повернулся к Говорухину, и тот увидел в лице его такое насмешливое выражение, что с любопытством ждал чего-то необычного. Но Саша только махнул рукой.

— Говори, чего ж ты.

— На работе все ваши промахи на подчиненных распределяются.

— Ты эту философию брось!

— А что? Критика — движущая сила нашего общества. Так ведь вы на собраниях говорите.

— Так ты на собрании и критикуй меня за работу, а не за охотничьи недостатки.

— Как же… критикнешь вас на собрании-то!.. Сразу в демагоги или в критиканы попадешь, в подрывщики авторитета…

— Ты, однако, нахал, Александр Николаевич.

— Зачем же обзывать! Я ведь вежливо говорю. К слову пришлось.

Некоторое время они молчат. Костер, потрескивая, освещает их мрачные, медные лица. Выпотрошенных и присоленных уток они развешивают на ветках дерева. Закуривают, каждый из своей пачки. Саша помешивает в котелке кипящий шулюм, наливает чайник, вешает над пламенем. Отойдя за машину, он смотрит в темноту. То тут, то там горят в ночи костры по берегам болот, пируют охотники. Саше и самому не терпится выпить а поесть. Постояв немного, подумав, он достает из машины продукты, ставит перед Говорухиным:

— Раскладывайте, шулюм готов.

Говорухин оживляется, брови разглаживаются, руки раскидывают по земле брезент.