В хвойном море. Рассказы

— Ну, значит, не так страшно. — Киря повеселел, обнял ее, стал гладить по голове, точно ребенка, а она уткнулась ему в грудь и разрыдалась. Он утешал ее: — Ничего, ничего… бывает, и на шестом десятке влюбляются, а тебе только сорок пятый. — Киря старался говорить шутливым тоном, но Катя не отозвалась на эго, продолжала плакать, и он вдруг почуял, что теряет жену, выпустил ее из рук, зашагал по избе, сухо чеканя слова: — Я не лось, лбом биться с соперником не стану. Все зависит от тебя.

— Спасибо за добро! Одной мне надо побыть.

— Побудь, побудь одна, разберись в себе.

Стал Киря все дни проводить в лесу. Диким зверем бродил по чащам, мок под дождем, не чувствуя холодной сырости, на все смотрел рассеянно. Поздно вечером дома встречала его Катя, по-прежнему заботливая, кормила и ворчливо выговаривала:

— Пошто весь день не емши. Разве можно так!

Хотелось ответить сердито: «Знаешь ведь почему», — но минутная злость гасилась желанием не наносить жене мстительную обиду.

Катя заводила разговор о хозяйственных делах, и это сбивало его с толку: если ее заботы искренни, значит, все в ней перегорело, если же все говорится для того, чтобы не молчать и лишь внешне сгладить остроту положения, тогда это противная игра. Не обрывая и не поддерживая внезапную словоохотливость Кати, Киря отвечал что-нибудь неопределенное, показывал тем самым равнодушие к хозяйственным заботам жены и лез на полати, где спал последние дни. Сон не брал его. Слышал, что не спит и Катя. Ждал: позовет она его, тогда все наладится, помнил бывалые размолвки, примиренные постелью.

Катя не звала.

Недели две прожили они так — не чужими еще, но уже и не близкими, не родными. Глаза Кати стали сухи и сосредоточенно задумчивы. Видел Киря: идет в ней борьба, и стал робко надеяться на лучший исход.

Однажды Катя сказала, что решила уехать в город к сыну, пожить у него. Тяжело было Кире смотреть, как она белила печку, мыла окошки и двери, кадушки и крынки, все перестирывала, а потом укладывала свои вещи. Страшно было сознавать, что родной человек собирается покинуть его. Спасаясь от этого страха, он укрывался в лесу, бездельничал, считал всякое дело теперь бессмысленным.

— Не сердись на меня, Кирилл, — просила Катя.

— Не сердись, не сердись, — передразнил он ее.

И они почти не разговаривали. Молчали и всю дорогу до станции, куда ехали на санях по первопутку. Молча посадил ее Киря в вагон. И опять она просила не сердиться на нее и по привычке наказывала беречь свое здоровье.

— Да тебе-то какая забота о моем здоровье! — вскипел он.

— Как же! Не чужой ведь ты мне.

— Коли не чужой, так вертайся! И чтобы знала: не заладится там новая жизнь, так вспомни про меня, приму.

— Ну о чем ты? Ведь ничего еще не изменилось.

— Вот так та-а-ак! Ну и рассуждаете вы, бабы!

— Ничего же я не решила.

Пора было покидать вагон, и Киря пошел, торкаясь широкими плечами в дверные косяки, спрыгнул на платформу и стоял, пока вагон медленно плыл мимо. В окне, как портрет в раме, показалось лицо Кати.

Не чувствуя себя, Киря дошел до площади за станционными строениями и, валясь в сани, стегнул лошадь кнутом. Всю дорогу до кордона лежал бревном и ничего не видел сквозь слезы.

В единственном письме Катя сообщила о сыне, внуке и снохе, передавала от них приветы и поклоны, а о себе не написала ничего. Киря рассудил так: если о себе не пишет, значит, собирается домой и все расскажет. «В письмо-то всего не уложишь, а на словах — другое дело».

Надежда на возвращение Кати в нем все крепла, он ждал ее.

Спустя месяца три Катя дала Кире знать через Феню, что сошлась с тем вдовцом. Не в утешение себе, а в объяснение он не осуждал Катю, рассуждал о случившемся с печальной трезвостью: «Бывает, всяко бывает. Пошла за меня совсем молоденькой, может, просто я понравился, а она за любовь приняла. А вот она, любовь, когда ее настигла».

Одного не понимал Киря: зачем говорила Катя, уезжая, что ничего еще не решила, зачем письмо написала, будто веревочкой привязала его к себе, почему сразу не сказала? Такие мысли немного принижали любимую женщину в его глазах.

Прошел год. Киря не свыкся с мыслью о потере жены и страдал мучительно. Ревности не было, было горе.

Летом приехал в гости сын со своей семьей и чуть не с порога сказал:

— Ну и постарел ты, батя! Из-за мамки?

Киря не ответил, а сын брякнул, как ножом под сердце:

— У мамки-то дочь родилась, мне сестра, выходит.

— Не надо об этом! — взмолился Киря, а сам подумал, что Катя давно хотела дочку. «Да, надо было второго ребенка, тогда не ушла бы».

И еще прошел год. Минувшим летом не привелось Кире видеть сына и внука, а о Кате иногда попадались строчки в редких сыновьих письмах: «Заходит мамка. Она здорова».