В Киеве всё спокойно

Заметив, что Альбина Станиславовна на него смотрит, Оксамытный любезно заулыбался. Его небольшие, глубоко посаженные глаза, обрамленные редкими белесыми ресницами, спрятались в узких щелях век, где видны были только бегающие колючие черные зрачки. Главной и тщательно скрываемой чертой характера Оксамытного была непомерная зависть ко всему, что принадлежало другим. Альбина Станиславовна недолюбливала Оксамытного, угадывая в нем презрительное нерасположение к себе. Но антикварный бизнес и постоянные проблемы, возникающие в связи с ним, были важнее личных симпатий и антипатий.

Напханюк продолжал вести себя, как отлученный от плуга хам. Громко чавкая, он без устали обжирался. Разбирая жареную перепелку, он щелчком пульнул в сторону сидевшего напротив него Григорьева надгрызенный каштан. Но не попал, его снаряд заметался между тарелок и рикошетом едва не сбил хрустальный бокал. Жалобно зазвенев, бокал зашатался, как подбитая кегля в кегельбане, но устоял. Григорьев пронзительно ойкнув, подпрыгнул на стуле, едва не опрокинув стол и замер, в ожидании новых покушений на свою жизнь и здоровье. Напханюк ухмыльнулся и довольно рыгнул, затем рыгнул снова и снова, и стал отдуваться с таким видом, как будто его вот-вот вырвет.

Своей внешностью и повадками Напханюк напоминал Альбине Станиславовне ее однокурсника, студента из ее группы по фамилии Гончаренко. Из-за тупости и лени в институте его называли Балбес. Ничего экстраординарного, среди будущих учителей таких было немало. Но на фоне общей серости Гончаренко выделялся каким-то особенным животным бездушием. Он не успевал ни по одному предмету, и его давно бы отчислили из института, если б не его мать. Она заведовала аптекой в областной больнице и снабжала нужных людей в деканате дефицитными лекарствами. Только благодаря своей матери он и «учился».

Чтобы хоть как-то подсобить своему дитяти в учебе, его мать заказала ему очки с простыми стеклами в круглой оправе. При общении с преподавателями на очередной пересдаче зачета или экзамена Балбес, как лучший ученик Станиславского, входил в образ и цеплял эти знаменитые на весь институт «велосипеды» себе на нос, отчего, конечно же, перевоплощался и выглядел еще более нелепым, чем без них. Но на некоторых педагогов его очки производили должное впечатление, и они, угрызаясь совестью, думали, что Гончаренко загубил свое зрение, изучая их предмет.

Однажды Гончаренко попросил у Альбины передрать ее конспект по диалектическому и историческому материализму и упорно его не возвращал. Подошло время сессии, и без наличия конспекта, толстой общей тетради в девяносто шесть листов в клеенчатом переплете, исписанной аккуратным почерком, Альбина не могла получить зачет.

Пришлось брать Гончаренко за шиворот и ехать вмести с ним за конспектом к нему домой. Он жил в отдаленном районе Херсона, который назывался Сухарное. Здесь обитали зажиточные частные собственники, домовладельцы и огородовладельцы, ‒ городские стяжатели сельского типа. От одежды Гончаренко постоянно исходило тяжелое амбре свиных экскрементов.

За высоким забором из серых некрашеных досок стоял вросший в землю утробистый, расползшийся вширь дом, в котором жил Гончаренко. Он состоял из нескольких пристроек, высоких и низких, с большими и маленькими окнами, без малейших претензий на симметрию. Вокруг скучилось множество хозяйственных надворных построек. Чуть в стороне отдельно стоял дровяной сарай и два хлева. К ним лепилось множество клетушек разнообразных форм и размеров, непонятного предназначения. Между ними, уходящими в землю кирпичными треугольниками, виднелись входы в погреба с амбарными замками на дверях.

Кроме свиней, семейство Гончаренко выкармливало кур, уток и гусей. Они во множестве разгуливали по большому загаженному двору, который казался тесным из-за наваленных где попало куч дров, досок и угля. С пронзительными криками под ногами сновали пятнисто-серые цесарки с яркими красными гребешками, поклевывая что-то на земле то там, то здесь. У приземистого, как и дом, сарая, стояли клетки с решетками из ржавой проволоки. Из их темноты, в ожидании своего часа, поблескивали влажными глазами кролики.

Войдя в дом через обширные сени, по бокам от которых были пристроены еще какие-то темные сенцы, они вошли в пустую проходную комнату, наполовину перегороженную рыбацкой сеткой. За ней бегало, порхало, пело, пищало и верещало множество птиц, от обычных уличных воробьев, синиц, чижей и снегирей, до большой, понуро сидящей вороны. Птичий помет корой устилал пол комнаты, запах был соответствующий. Кто-то здесь явно был неравнодушен к пернатым. Но, непонятно было, любил он их или ненавидел? Невольно замедлив шаг, Альбина заметила, как ворона, увидев ее, стала ее разглядывать с самым подозрительным видом. «У вас нет повода для беспокойства, ‒ мысленно успокоила ее Альбина. ‒ Я только заберу свое».