В клетке

Прошло восемнадцать дней, и она начала уже думать, что, может быть, больше никогда его не увидит. Так значит, он все понял: он обнаружил, что и у нее в жизни есть свои тайны и причины, чтобы поступить именно так, и даже помехи, что у девушки из почтовой конторы могут также быть свои затруднения. Он пленился ею; она еще больше выросла в его глазах от того расстояния, которое между ними образовалось, но вместе с тем он нашел в себе достаточно душевного такта, чтобы понять: приличие требует, чтобы он оставил ее в покое. Последние дни она с особенной силой ощущала всю ненадежность их отношений — о, если бы только вернуть все то, чем они были вначале, их счастье, их безмятежность, их красоту! — отношений простой служащей почтовой конторы и случайного ее посетителя, не больше. Шелковая ниточка, связавшая их по милости случая, могла порваться в любую минуту. К концу второй недели она почувствовала себя совершенно готовой принять решение, не сомневаясь уже, что теперь-то решение это будет окончательным. Она подождет еще несколько дней, чтобы он мог прийти к ней как совершенно посторонний человек — ибо по отношению к любому, даже самому назойливому случайному посетителю служащая такой вот конторы всегда считает себя обязанной что-то сделать, — после чего она дает знать мистеру Маджу, что готова к переезду в облюбованный им домик. В разговорах, которые велись о нем в Борнмуте, они уже обошли его вдвоем сверху донизу, задумываясь и мрачнея всякий раз, когда доходили до помещения, предназначенного для ее матери, которую девушка должна была подготовить к мысли о предстоявшей им перемене.

Сейчас он уже гораздо определеннее, нежели прежде, сообщил ей, что расчеты его вполне допускают присутствие в их доме упомянутой беспокойной особы, и, услыхав это, девушка не поверила своим ушам. В этом порыве его души было еще больше мужества, чем в том, что побудило тогда выдворить из конторы подвыпившего солдата. Причина, мешавшая ей уйти из конторы Кокера, свелась теперь, пожалуй, к одному только желанию сохранить за собою право на последнее слово. А последнее слово ее к этому дню, и пока его место не заступило другое, гласило, что она не оставит того друга и, какие бы трудности ни встретились впереди, она продолжает стоять на своем посту и тем самым поступает по чести. В том, как вел себя с нею тот друг, она уже видела столько благородства, что не приходилось сомневаться, — он появится снова и одно это появление ободрит ее и оставит по себе память, которая будет длиться. Были минуты, когда она уже видела перед собой этот его прощальный подарок, держала его, и были другие, когда она ощущала себя нищей, которая сидит с протянутою рукой и ждет подаяния от человека, который пока только начинает шарить в кармане. Она не приняла от него соверены, но пенсы она бы, разумеется, приняла. Ей казалось, что она слышит звон падающих к ней на стойку медяков. «Не тревожьтесь больше, — скажет он, — из-за такого худого клиента. Вы уже сделали все, что следует. Я вам благодарен за все и теперь освобождаю вас от забот обо мне. У каждого из нас своя жизнь. Я, правда, не очень-то много знаю о вашей, хоть она меня и интересует; но, думается, что у вас она есть. Моя, во всяком случае, меня уводит — уводит невесть куда. Что делать! Прощайте!» И слышались еще раз самые сладостные, самые смутные, венчающие все на свете слова: «Послушайте… послушайте!» Она представила себе эту картину во всей ее полноте; в ней было и то, как она отказалась «послушать», отказалась послушать что бы то ни было и все равно где. Меж тем случилось так, что в самом разгаре затеянного ею побега ей и довелось больше всего услыхать.

Однажды вечером он стремительно вошел в контору уже перед самым ее закрытием, и она прочла в его изменившемся до неузнаваемости лице подавленность и тревогу: оно выражало все что угодно, только не то, что он ее узнает. Он сунул ей телеграмму совсем так, как если бы от одного отчаяния и невообразимой спешки взгляд его помутнел и он ничего не видел вокруг. Но едва только она встретилась с ним глазами, как все осветилось, и свет этот сразу же набрал силу и наполнился смыслом. Все теперь стало на свои места, ибо это было сигналом, возвещающим ту самую «опасность»; казалось, что-то взметнулось со дна и неслось теперь неукротимым потоком. «Да, это случилось, беда наконец стряслась! Простите меня, ради бога, я так утруждал вас, так вам надоедал, но помогите мне, спасите меня — отправьте это без промедления, сию же секунду!» Да, конечно, случилось что-то страшное, разразилась какая-то катастрофа. Она тут же сообразила, кому адресована телеграмма: мисс Долмен из Пэрид Лодж, той, которой леди Бредин телеграфировала в Дувр последний раз и которую, после того как девушка вспомнила все, что с ней было связано раньше, она тогда еще для себя определила. Мисс Долмен фигурировала в их прежних телеграммах, а потом перестала появляться совсем, а теперь вот он настойчиво взывал именно к ней: