В когтях германских шпионов

Ах, этот разбойник! Ольгерд Фердинандович вспоминал Флуга всегда с каким-то смешанным чувством. Он и ненавидел его, и боялся. Еще бы! Человек, ограбивший Пенебельского на целых четыре миллиона, нельзя же питать к нему за это нежность?

Ольгерд Фердинандович, как влюбленный в себя эгоист, упускал совершенно из виду, что благодаря Флугу и только Флугу удесятерил он так стихийно свое состояние и сам же в "наполеоновском" кабинете обещал ему за эту "комбинацию" два миллиона. Вообще чем больше ему везло и чем щедрее и богаче баловала его судьба, тем он становился жестче и суше. И скупее… Скупее — в мелочах или в том случае, если о его тороватости никому не будет известно.

Ольгерд Фердинандович мог с лёгким сердцем выбросить две-три тысячи на обед с титулованными гостями, мог "королевским" жестом положить пятисотрублёвую на блюдо какой-нибудь знатной дамы-патронессы, чтоб услышать из её уст несколько банальных слов признательности. Мог…

Мало ли что мог он позволить себе при своих капиталах?

И в то же время Ольгерд Фердинандович мог с лёгким сердцем уволить старого, многосемейного служащего, заикнувшегося о прибавке. О самой ничтожной прибавке. Со своими "белыми неграми" Ольгерд Фердинандович не церемонился. К чему? Ведь об этом не узнают ни его титулованные сановные друзья, ни дамы-патронессы, мнением которых дорожил Пенебельский.

И когда осторожно пытался кто-нибудь остановить Ольгерда Фердинандовича от рискованного шага, у него на устах всегда была фраза:

— Ничего… Было бы болото, а черти найдутся!

Везло ему анафемски. И увольнение честных и полезных работников, осмелившихся заикнуться о десятирублевой прибавке в месяц, как ни странно, это не отзывалось на общем ходе машины.

— Вот видите, — ликовал Ольгерд Фердинандович. — Незаменимых людей нет! И вся суть в генерале, полководце, а не в солдатах. Наполеон и с плохими солдатами одерживал победы.

Ольгерд Фердинандович укрепился окончательно в мысли, что он обладает гением финансового Наполеона. И Пенебельский по случаю купил у одного разорившегося барина золотой умывальный прибор Наполеона. Это удовольствие обошлось ему тысяч в сто двадцать. Но что такое сто двадцать тысяч в сравнении с правом говорить:

— В этом самом тазу мылся Наполеон. Из этого самого кувшина поливали ему на руки. Здесь он клал зубные щетки. Здесь — мыло… И куплено все это мною у такого-то.

Ольгерд Фердинандович не утерпел и, несмотря на то, что приобретение носило музейный характер, он несколько раз пользовался умывальным прибором Наполеона.

— Что такое? Почему нет? Я купил, заплатил деньги и, кажется, могу разок-другой умыться…

Он и не подозревал, что совершает кощунственное святотатство.

Умывальный прибор Наполеона, с его подробным описанием и стоимостью, попал в газеты. И на снимке изображён был рядом с кувшином и тазом счастливый обладатель золотых массивных предметов.

Ольгерд Фердинандович вошёл во вкус рекламы. Если проходил день без того, чтоб его имя не промелькнуло в газетах, ему становилось не по себе. Пускай и Петроград, и вся Россия знает, какой у Ольгерда Фердинандовича особняк и даже не особняк, а дворец, кто бывает на его обедах и в котором часу он встаёт…

Репортёрам Ольгерд Фердинандович безбожно сочинял, что в семь часов утра он уже на ногах и работает. Пусть пишут себе на здоровье! Иначе нельзя. Все сановники, все государственные люди встают рано, и хотел бы Пенебельский прочесть где-нибудь в одном из интервью, что такой-то министр встаёт позже семи.

Ольгерд Фердинандович сделался большим русским патриотом и ярым противником всего немецкого. И повсюду: и у себя в банке, и за обеденным столом, и в разных финансовых заседаниях и комиссиях — он демонстративно кричал:

— Мы им покажем! Мы им покажем, этим гнусным варварам! Узнают они, что такое наша святая Русь, когда она мощно и грозно всколыхнется. Много пролито нашей геройской крови, будет еще много пролито. Но мы сокрушим врага. Мы его сокрушим!

С наступлением холодов, когда явилась насущная необходимость в теплом белье для солдат, Пенебельский убрал один из своих автомобилей цветами и флагами и, посадив в него двух красивых артисток, выехал вместе с ними на Невский. И здесь он, стоя в автомобиле, жестикулируя, держал речь, вернее, целый ряд маленьких, одинаковых речей к сновавшей мимо толпе.

— Граждане, откликнитесь! Откликнитесь кто чем может! Каждая копеечка пойдёт впрок! Граждане, холодно в окопах, очень холодно. Мерзнут наши герои, солдатики мерзнут. Пожертвуйте! Каждая копейка…

И так без конца.

Произнеся около сотни зажигательных "речей", Ольгерд Фердинандович охрип. Фотограф, заранее оповещённый им, снял Пенебельского с поднятой рукою в позе Демагога^[14]. "Демагога" в пальто, с бобровым воротником и в цилиндре. Этот снимок обошёл газеты и журналы, с текстом, восхваляющим благотворительную деятельность Ольгерда Фердинандовича.