В когтях германских шпионов

— Я сам об этом думаю. Но и здесь нужна известная осторожность. Вы знаете, как у нас щепетильны по отношению к «знатным иностранцам». А Гумберг, с его баронским титулом, прусским происхождением и теми знакомствами, которые он приобрёл через Крейцнаха фон Кренау, может считаться, во всяком случае, «полузнатным иностранцем». И буде при нём того, что мы имеем в виду, нет с собою — надо всякое предположить…

— Но вы же сказали, что вы не сомневаетесь! — перебила княжна.

— Не сомневаюсь в чем? В самом факте похищения Агапеевских документов вообще, и в частности в том, что украл их этот мерзавец Гумберг. Улика — его противные духи, которых, по вашим же словам, нет во всем Петрограде ни у кого больше. Но если вы меня спросите, как поступил Гумберг с документами, передал он их сразу в чужие руки или сам увозит их сейчас с собою, — я вам не поручусь. Одинаково и первое и второе возможно…

— Но этот внезапный отъезд, похожий на бегство?

— Ничего удивительного. Гумберг вообще шпион и, кроме того, офицер запаса. А может быть, и на действительной службе. Мало ли в силу каких соображений, комбинаций понадобилось извлечь этого господина из Петрограда с наивозможнейшей стремительностью!.. Возвращаюсь к вашему желанию задержать его телеграммой. Ссадить Гумберга где-нибудь во Пскове или даже Вильне — было бы рискованно. Вообразите, что формально он оказался бы чист. Да он поднял бы такой гвалт!.. Сейчас же телеграмма своему послу, и — пошла писать губерния!.. Вот с нашим братом не церемонятся в Германии и в Австрии. По нелепейшему какому-нибудь подозрению месяцами гноят в тюрьмах… Да, попробую разве дать телеграмму, чтоб на самой границе ознакомились, хотя бы поверхностно, с его багажом. Я спрашивал Агапеева. Все эти документы на больших твёрдых картонах и в карман их не спрячешь. Итак, я отвезу вас сейчас в отель, княжна, вы останетесь у Долгошеевой. Это полезно вам будет. Она удивительно успокаивающе действует на нервы. Бром, а не женщина! И потом обе маркезины такие мягкие, ласковые. И вы, как родная для них. Да скоро и на самом деле породнитесь. Я же тем временем позвоню кое-куда, посоветуюсь и дам телеграмму на вержболовскую станцию. Гумбергу ее не миновать, потому что поезд, на котором он уехал, вержболовский.

Тамара продолжала гореть вся. И трудно было сказать, чего больше в этом горении: беспокойства за участь лишённого свободы и, главное без вины виноватого, Агапеева, или ненависти к Гумбергу, которого она так жгуче хотела увидеть посрамлённым, униженным. И с такими злыми огоньками в своих зелёных японских глазах нарисовала она картину: Гумберг, запершись в уборной, ежеминутно меняет холодные компрессы, чтоб погасить эту кровавую борозду на своём бледном, выхоленном лице…

Вовка был прав. Княгиня Долгошеева и всем видом своим, и певучим голосом — не речь выходила, а пение, — обладала каким-то секретом успокаивающе влиять на самые развинченные нервы. И всегда был у неё в запасе какой-нибудь любопытный анекдот, вынутый, как книга из библиотечной полки, из богатой впечатлениями и встречами жизни.

Вот и сейчас, обволакивая Тамару таким благожелательным взглядом своих южных глаз, Долгошеева предложила ей чаю. И когда камеристка княгини, смуглая, с резкими чертами испанка Мария внесла большой поднос с чайниками и удалилась молча, поджав губы, княгиня вспомнила:

— Ах, эта Мария! Она очень горда. В Париже мы познакомились с инфантом Луисом. Двоюродный брат короля Альфонса и сын инфанты Эулалии, той самой, что опубликовала свои знаменитые записки. Помните? Так этот Луис… Ему двадцать два года, и ростом он — гномик! Но когда этот гномик входит, почтенные дамы встают, встречая его глубоким реверансом. У него характерная, несколько отвисшая нижняя губа. И когда ему говорят, что это так называемая губа Габсбургов, он сердится. Он считает себя чистокровным Бурбоном без единой капли габсбургской крови… Я ожидала его к себе с визитом. И говорю Марии: «У нас будет ваш инфант Луис. Я вас представлю ему как его подданную, и вы поцелуете у него руку». Мария молча кивнула, и это вышло у неё как знак согласия. Могла ли я сомневаться? Является инфант. Мария, как вот сейчас нам, подаёт чай. Я и говорю Луису: «Вот одна из ваших подданных, монсеньор». Гномик протягивает ей руку. И представьте себе мой ужас, она не целует руку, а лишь ограничивается пожатием. Я готова была провалиться сквозь землю! Когда он ушел, я говорю ей: «Мария, как же вам не стыдно. Вы меня подвели. Отчего вы не поцеловали руки инфанту?» А она мне в ответ: «Сеньора принцесса, это противно моим убеждениям. Я республиканка». Слышите, как это вам понравится?..

Княжне понравилось. Она улыбнулась.

Но у княгини было еще кое-что в запасе об этом крохотном инфанте: