В когтях ястреба

Особо отличился низкорослый, толстоватый и почти совсем облысевший мужчина в строгом черном платье и с казенной папкой в руках. Писарь, а может, учетчик одной из городских управ, словно лягушка, отскочил от моррона на три-четыре шага назад и, зачем-то прикрывшись папочкой, заорал что есть мочи противным пискливым голоском: «Изменщик! На помощь! Стража!» К счастью Штелера, мимо проходил молодой офицер в мундире лейтенанта стражи. Он быстро утихомирил паникера и живо отослал обратно примчавшихся на крик, изрядно взопревших от бега в кирасах и шлемах солдат из патруля. Затем разумный не по годам, чрезвычайно рассудительный офицер учтиво и доходчиво объяснил приезжему дворянину, что уже два года, как площадь называется Храмовой, а имя когда-то народного героя и прославленного генерала, барона Сегиума ванг Штелера, лучше не употреблять как в публичных местах, так и в разговоре с малознакомыми людьми, если, конечно, оплошавший гость Вендерфорта не желает оказаться в маленьком уютном особнячке на пересечении Цветочной и Извозной улиц, а проще говоря, в местной штаб-квартире королевского тайного сыска.

Искренне поблагодарив молодого офицера за его полезный совет и благородное участие, Штелер мило раскланялся и пошел дальше, прилагая немало усилий, чтобы не показать, насколько он зол, как крепко вцепились отравленными когтями ему в горло обида и ярость и как он возненавидел в этот миг герканского короля вместе со всей сворой его придворных интриганов. Два года назад Штелер легко воспринял известие об опале и о вынесенном ему смертном приговоре, но он был искренне убежден, что королевская немилость коснулась только его, что венценосный самодур не осмелится переписать историю королевства и вычеркнуть из нее прославленные имена его предков. Подобное нельзя было простить, бывший полковник и бывший барон делать это и не собирался. Уже шагая по Храмовой площади, мимо величественного собора, на который кипевший от злости моррон не взглянул даже мельком, последний из рода ванг Штелеров дал себя клятву во что бы то ни стало отомстить покусившемуся на святое королю и восстановить честное имя предков.

Достигнув площади Доблести, на которой находился не только дворец герцога Вендерфортского, но и его собственный особняк, Штелер уже остыл, а его разум принялся просчитывать комбинации и строить планы будущей мести, для осуществления которой у него, как ни странно, имелось много возможностей. Даже неприятное зрелище, увиденное им у Стены Славы, не произвело на опального барона особого впечатления, он воспринял его отрешенно, как само собой разумеющееся, как должное….

Испокон веков в Вендерфорте существовала традиция вывешивать на огромный монумент, расположенный по самому центру площади, щиты отличившихся в боях и на мирном поприще дворян. Щит ванг Штелеров всегда висел на самом видном, самом почетном месте, а теперь он валялся в грязи, закрашенный черной краской, и каждый желающий мог пройтись по нему грязными сапожищами. Впрочем, за два года эта забава народу изрядно поднадоела, и хоть Штелер провел у Стены Славы около получаса, охотников потоптать его родовой щит он не заметил. Зато его неживой двойник – довольно точно изготовленное чучело в полковничьем мундире без эполетов и нашивок – пользовался огромным успехом. Чучело мерно раскачивалось на виселице, и любой желающий всего за пару жалких медяков мог запустить в него перезревший помидор, а за пять – пронзить толстое-претолстое пузо разжалованного полковника специально приставленным к виселице копьем.

Моррону вдруг стало смешно, хотя подобное зрелище должно было лишь еще сильнее разозлить его. Раньше он даже не представлял, насколько люди глупы и наивны, как искренне верят всему, что слышат с трибуны, и даже не ставят под сомнение слова королей, герцогов и иных вождей. Никакого гердосского мятежа не было, но это всем безразлично, ведь колония так далеко. Главного заговорщика не нашли, поэтому городские власти не придумали ничего глупее, чем исполнить смертный приговор, повесив чучело. С тех пор опальный барон похудел раза в два и заметно окреп в плечах, но никому не было до этого дела. Штелер даже подумывал заплатить пять медяков за удовольствие самому ткнуть себя в пузо копьем и вдоволь повеселиться над толпившимися вокруг виселицы горожанами, наверняка не узнающими его. Однако потехе не суждено было сбыться. Стоявшие поблизости кареты разъехались, и моррон увидел отцовский дом, находившийся вдалеке, на другом конце площади. Улыбка мгновенно слетела с лица Штелера, а в прищуренных глазах появилась тревога. Он пока еще не знал, стоит ему радоваться или горевать, но прежде всего ему следовало разобраться, что же сотворили вассалы герцога с его родовым особняком.

* * *