В колыбели с голодной крысой

Я с трудом подыскивал нужные слова, но не находил. Ко мне вернулась ясность мысли, и мною начинала овладевать паника.

Она между тем продолжала, не дожидаясь моего ответа.

— В старших классах со мной творилось что-то невероятное, — сказала она все тем же тихим мечтательным голосом. — Стоило какому-нибудь парню дотронуться до моей груди, и я готова была в кровь расцарапать ему лицо. — Она взглянула на меня, улыбнулась и покачала головой. — Однако я не была девственницей, — сказала она. — Ты это понял.

Я молча кивнул.

— Мне двадцать семь лет, — продолжала она. — Страсти кипели в моей душе с пятнадцати лет. Откуда мне было знать, что ты появишься на моем пути? Я никогда не была неразборчивой, Пол. Я думала, что смогу выйти за него замуж.

— Все в порядке, — сказал я. Мне казалось, она ждала именно такого ответа.

— Хочешь, я расскажу тебе о нем? Или не хочешь?

— Лучше не надо.

— Он больше не существует. Ты полностью вытеснил память о нем. С этого момента он перестал существовать.

Я не хотел об этом говорить. Я не хотел даже думать об этом. Кто была эта женщина? Каких-нибудь три часа назад мы были совершенно чужие люди и не знакомы друг с другом. Но за это короткое время она умудрилась связать меня любовными узами, мы стали несчастными влюбленными. Она была просто-напросто сумасшедшая, она была не в своем уме.

На этом я прервал свои размышления. Элис Макканн, эта хрупкая, утонченная девушка, внезапно оказалась свидетельницей убийства, внезапно лишилась семьи — ведь ее родители погибли, дед был ее единственной родной душой. Они жили вместе в этом доме — и если она слегка тронулась, то причиной этому могло послужить тяжкое горе. Она осталась совершенно одна на всем белом свете. Она в полном отчаянии, и вдруг появился я. Я был добр и участлив, она выплакала у меня на груди свое горе и в отчаянии доверилась мне. Она не хотела оставаться одна, лишенная любви, сочувствия или просто человеческого общества, и попросила меня остаться. Я читал, что люди, чудом избежавшие неминуемой смерти, — шахтеры, извлеченные из-под завалов, люди, уцелевшие при автокатастрофе, приговоренные к смертной казни и помилованные за несколько минут до казни — очень часто испытывают непреодолимое сексуальное желание, словно только таким образом могут удостовериться, что жизнь продолжается. У Элис, должно быть, было такое же чувство, и все это вместе с внезапной утратой и одиночеством, добавим к этому желание удостовериться, что она еще жива и не превратилась в прах.

Грубо? Бесчувственно? Нет, естественно. При виде смерти мы в первую очередь с удовлетворением отмечаем, что наша-то жизнь продолжается, и только позже на нас снисходит сочувствие или печаль о том или о той, чья земная жизнь завершилась. К тому же проявленная ею поспешность вряд ли является плодом ее сознательного раздумья.

Нет, Элис осуждать нельзя. Она была в отчаянии, а ее эмоции — на пределе человеческих возможностей. Ей надо было каким-то образом привести себя в чувство. Ну а я? Какое оправдание может быть у меня?

А оно было мне необходимо. И даже очень.

Начать с того, что я был слаб. Я ее не соблазнял, это она меня соблазнила, и соблазнить меня оказалось чертовски легко. Если девушка испытывает нервное напряжение, то мужчина, обладающий хотя бы крупицей порядочности, должен быть сдержан. Я понял это только тогда, когда было поздно.

К тому же в свою защиту должен добавить, что за последние два дня я тоже перенес достаточно сильный эмоциональный стресс. Не столь горестный и сильный, как у Элис, но тем не менее он основательно подорвал мои силы.

Оправдания, извинения. Но да поможет мне Бог, я найду в себе силы себя простить. Трудно было бы жить, если бы мы не умели себя прощать. Я не думаю, что в лихорадочных поисках смягчающих вину обстоятельств, когда я сижу вот так здесь, на кровати Элис, я чем-то отличаюсь от любого другого мужчины. Рано или поздно она сама сможет трезво оценить события этого дня и скажет себе:

"Я легла в постель с незнакомцем через четыре часа после убийства дедушки”. Если бы я мог, я должен бы был как-то смягчить этот момент.

Поэтому я не сказал ничего, что было способно разрушить созданные фантазии о нас с ней, и просто попросил:

— Не говори мне ничего о своем прошлом, и я тебе ничего не скажу о своем. Согласна? Она улыбнулась.

— Мы совсем-совсем новенькие, — сказала она и сжала мою руку в своих ладонях.

— Привет, Элис, — сказал я.

— Привет, Пол. — Она снова улыбнулась. С каждой секундой она становилась все более лучезарной, а ее мечтательность постепенно улетучивалась. Она встала, продолжая держать мою руку, и спросила:

— Ты не голоден?

— Я умираю от голода.

— Я приготовлю ленч.

— Хорошо. Я... О Боже, Уолтер!

— Что? — В ее глазах появился испуг.

— Я им сказал, что приеду вскоре после часа. — Я принялся собирать свои вещи, разбросанные по комнате. — Вероятно, они уже сходят с ума.

— Позвони им еще раз, Пол. Не уходи.

— Я сказал им, что вернусь, я сказал им.

— Пол, подожди. Я сказала тебе, что помогу. Позвони им и скажи, что ты будешь поздно, а мы поговорим за ленчем. Это меня остановило.