В Конькове мерзкая погода

Олег Дивов В Конькове мерзкая погода

Гамлет Оганезов по прозвищу Омлет и Али Алиевич Алиев, для друзей просто Алик, возвращались из торгового центра «Кони-Айленд». У Омлета там был магазинчик, у Алика – два.

К Алику с утра прицепилась охрана – похмелиться, потом с него срубил денег на водку бухой пожарный инспектор, потом нетрезвый покупатель обозвал черножопым кровопийцей. Ближе к обеду, когда Алик вышел съесть бизнес-ланч, пьяный мент, попавшийся навстречу, сделал вид, что не узнал коммерсанта, и невыносимо долго таращился мутным электронным глазом в его паспорт. После обеда приперлась, едва держась на ногах, контрольная закупка – дышала перегаром, роняла кредитки на пол, хватала руками продавщиц.

Алика разбила мизантропия, и он по пути домой сыпал едкими цитатами, запомнившимися со времен учебы на философском факультете.

Омлет, по образованию дизайнер, сочувственно молчал.

В Конькове было холодно и мокро. Шел противный мелкий дождик.

Мэрия обещала исправить погоду к вечеру, но вчера. Сегодня мэрия обещала к вечеру починить юго-западный метеогенератор.

На перекрестке надрывно гудели машины. Сверху затормозил монорельс, повалили наружу вьетнамцы. Поезд тронулся в сторону Чертанова, из окон градом сыпались пустые винные пакеты и водочные стаканчики.

– Спокойно, это иллюзия, – сказал Алик, зябко ежась. – Это все плод моего воображения. Но оно, наверное, совсем больное, если я вообразил, что живу и работаю в Конькове!

Омлет недоверчиво покачал головой.

– А мой психотерапевт расценки поднял… – пожаловался Алик. Брезгливо пнул бутылку, катившуюся под ноги, и добавил негромко: – Говорит, трудно ему со мной. Я и не думал, что он расист.

Омлет горестно шмыгнул носом.

Друзья проходили мимо дешевого бара для русских, когда с грохотом распахнулась дверь и на улицу вылетел, растопырив конечности, некто Прыщ, барабанщик местной киберпанк-группы «Худо».

Гремя цепями, шипами и заклепками, Прыщ спикировал в лужу, подняв фонтан коричневых брызг.

– Бля! – заорал Алик, отпрыгивая.

Омлет достал белоснежный носовой платок и принялся молча собирать грязь со своего кашемирового пальто.

Прыщ ворочался в луже, устраиваясь поудобнее.

– Господи! – простонал Алик. – Ну как же задолбали эти русские! Просто житья от них нет. Не могу я тут больше, уеду к тетке в Чикаго, давно она меня зовет…

– А в Чикаго негры, – сказал Омлет.

– У наших своя территория, негры туда не ходят. Знают, что зарежем.

– А русские?

– О да. Русские ходят везде…

Они стояли над лужей, в которой уютно булькал Прыщ.

– Вот же скотина… – пробормотал Алик. – Спорим, он даже не простудится, эндемик хренов. Он же местный, ему тут климат. А мы – чужие.

– Ну, мне направо, – привычно сказал Омлет. – Тебе налево. До завтра?

– До завтра, – вздохнул Алик, пожимая ему руку.

– Чикаго-Шмыкаго, – сказал Омлет. – Забудь нах. Мы в Конькове. «Коньково» – это такое состояние души. Когда вот-вот двинешь кони, но все еще почему-то живой.

Алик грустно кивнул.

Их русские жены, эти жирные клуши. Их русские любовницы, эти алчные шлюшки. Их русские поставщики, эти ласковые расисты. А дети-полукровки, эти наглые высокомерные москвичи?! Какой тут, нах, Чикаго-Шмыкаго. Алик с Омлетом давно влипли. Потом увязли. И пропали.

Друзья поочередно харкнули Прыщу на косуху и разошлись по домам.

Оба понимали, что вырваться из этого ада им уже не суждено.

2004 г.