В конце аллеи...

А уж жуликов, проныр вокруг конюшен крутится! Но есть такие прохиндеи, что про лошадь все назубок знают. Где родилась, какого роду-племени, кто отец, мать и так до десятого колена. Ну, сказывают, и этот, Олег Васильевич, шибко пристрастился к азарту. Просаживал немалые деньги, семейное согласие начисто развалил. Какая же баба будет терпеть такого мота? Ну и отшила сердешного. Так он с горя поклялся сделать последний шанс. Рискнул всей зарплатой, вот тут и подвалила бешеная деньга. Не одну тысячу загреб, на машину и обстановку отхватил. Сунулся было к бабе мириться, да не тут-то было! Спровадила его насовсем. Ведь как, Матрена, в старину говаривали: «Не за то отец сына бил, что он в карты играл, а за то, что отыгрывался».

— Все-таки что у Листопадовых-то получилось? — притормозила Матрена убежавшего от нужного ей разговора Ипполита.

— Да, зарапортовался совсем, — согласно остановился Ипполит. — Значит, гнет свою линию Степан, в устрашающее буйство заносится. Ирина перечить боится, давно придавленная ходит. А Листопадов как по гладкому асфальту катит! Вроде бы и день пора назначать, вроде и сладилось дело. Да про Ленку забыл Степан. Как раскусила смысл отцовских речей, так и воспламенилась вся. Горячностью-то она в отца удалась. Он с кулачищами попер, а Ленка вооружилась ухватом, дай пошла его волтузить, не бывать мне в раю… Пух и перья, одним словом, бой в Крыму, все в дыму. Тут и Ирина от трусости очнулась. Вдвоем они так Степана отмолотили, что вроде, сказывают, фельдшер зеленкой Листопадова отмывал. Сбег тот из дома, теперь у Нюрки отлеживается.

— Насочинял, поди, половину, — неуверенно протянула Матрена, но в голосе чуялась радостная надежда, что обернулось все так, как излагает Ипполит.

— Вот те крест, — утвердительно закивал головой старик, — не сойти мне с этого места. Может, и еще страшнее была баталия. Врать не буду, сам не видел. Ирина соседям порассказала. Теперь Степан покрутится с Ленкой, ее тоже в оглобли непросто ввести. Упрямством в их породу пошла…

— Поартачится, наревется, да и смирится. Не вышло наскоком у Степана, лестью да уговорами умаслит девчонку. — Матрена безнадежно отмахнулась от готового возразить Ипполита. — Раз унюхал выгоду — Листопадов не отступится. Когда он упускал свое, да и близкое чужое, скажи, а?

— Слов нет, с мертвой хваткой мужик, да только и Ленка орешек крепкий. Комсомолка к тому же, чуть что, и своих на подмогу кликнет.

— Кому охота встревать в чужую свару?

— Закон такой у них, у комсомольцев наших. Чтоб, значит, все за одного. Душевных обид не прощают, не бывать мне в раю.

— Может, и вступятся. Молодые, они дружные. Скандал прогремит на всю Ивановскую, может, и образумят Степана. Да только мне что от этого?

Слезла с лежанки, сунула ноги в разношенные валенки, загремела самоваром:

— Давай чайку попьем и не спеша все обсудим.

Пока пискливо распевался самовар, пока гремела чашками Матрена да выискивала куда-то запропастившееся варенье, Ипполит готовился к решающему разговору. Ему сейчас так требовалось умственное прояснение, но он не решился заикнуться о желанной стопке, хотя по мужицкому своему рассуждению считал, что была бы она не лишней, а, наоборот, очень кстати. Глоток русско-горькой прояснил бы его до сквозной проницательности, так необходимой для серьезного шага…

Не иначе как колдунья Матрена — бабка пальцем погрозила Ипполиту, налила ему темного, пахучего чая и глухо заговорила:

— Кончилась, выходит, я, Ипполит. Ждать устала, да и в вере своей покачнулась. Тридцать годов на дорогу глаза пялю, да не идут сыновья. За столько дней с того света пришагать можно. С Алексеем и Владимиром давно примирилась, погибшие они воины. И в снах успокоенными приходят. Посокрушаются, поглядят издалека, а подойти ближе не смеют, вроде запретную черту не осилят. Молодыми снятся, такими, как на войну ушли. Третьего дня Володька в огород забрел, худющий, пасмурный. Углядел меня, заулыбался. Но подойти не отважился, отступать назад начал. Я и так и эдак — ни в какую! Кличу к дому, молочком прельщаю, но все попусту. Вроде и понимает, что от материнского негоже нос воротить, а все равно что-то мешает ему податься ко мне. Мертвые они с Алексеем, головы сложившие в праведном бою. Зацепка моя только Родион…

— На него и бумажки нет, — поддержал Ипполит Матрену.

— Ну бумажка, она бумажка и есть. Когда в таких боях с чернилами возиться? О каждом не напишешь. Дело в другом…

— Ив этом тоже, Матрена, — оседлал было спасительную тему старик. — При каждой части писарь числится. По учету людей и казенного имущества. Его дело — бумажки рассылать.