В конце сезона туманов

Высоко над ним проревел реактивный истребитель, оставив на голубой коже неба белые шрамы выхлопных газов. Айзек, задрав голову, следил за самолетом, пока тот не исчез из виду. «Французский «мираж», — подумал он. — Они вооружены до зубов. Как их одолеть?» Вспомнил всеобщий день протеста. Стоя у окна, он видел «сарацины», бронетранспортеры, грузовики на дороге в черные пролетарские районы. Приземистые, уродливые, как доисторические насекомые, грозные, ощерившиеся оружием. Полицейским патрулям раздали дубинки. Избивали поголовно черных и цветных, встречавшихся на улицах; считалось, что все они забастовщики. С того дня Айзек увлекся военной наукой и партизанской тактикой. Он проглатывал книги по истории и ввезенные тайком партизанские учебники, досконально разбирая рисунки и чертежи огнестрельного оружия Он знал назубок устройство израильских автоматов «мэгнам» и «узи». В Южной Африке производится автоматическая винтовка калибра 7,62 миллиметра, усовершенствованный вариант стандартного натовского образца ФН. Ее изготовляют в огромном количестве по лицензии бельгийской фирмы «Фабрик насьональ». Существуют и другие виды автоматического оружия, делающие до тысячи выстрелов в минуту. Айзек был знаком также с ленточными магазинами. 82-миллиметровыми минометами, гранатометами и базуками. Голова была забита разнообразными сведениями из технических книг. Как возлюбленный о встрече с любимой, мечтал он о времени, когда сможет применить свои познания на деле. Что-то новое, вызывающее появилось в его облике. В будничном рабочем пиджаке, мешковатых штанах, стоптанных башмаках, с непрестанным изумлением в глазах он скорее походил на молодого неудачника, только что получившего наследство, чем на будущего партизана.

Как же предупредить Бьюка, что он ударился в бега? — подумал Айзек, возвращаясь к действительности. Ведь у них односторонняя связь. «Кто же, черт возьми, предал? — спрашивал он себя. — В ячейке есть, должно быть, провокатор. Полицейские наверняка и его арестуют, чтобы замести следы». Нервозность и беспокойство снова заползали в душу. Айзек передернул крепкими плечами в потертом пиджаке, гоня их прочь.

Пройдя пешком несколько кварталов, он остановился. Подъехал автобус, Айзек забрался наверх, в салон для цветных, и уплатил за проезд до конца. Одиноко сидя у окна, он глядел на проплывающий мимо город.

XII

Сидя на краю бетонной койки, Элиас Текване уминал жесткий табак в чашечке своей трубки. Потом чиркнул спичкой и припал губами к черенку, пока трубка не разгорелась и не заклубился дым. Запах дешевого табака не заглушил других «ароматов», витавших в крошечной душной комнатенке, где жило четверо мужчин. Тут все пропахло потом, подгоревшим луком, заношенной одеждой, протухшей едой, нестираными носками, прогорклым маслом — густая, тошнотворная, стойкая вонища. Единственное оконце под потолком никогда не открывалось, и дверь целый день была заперта, пока жильцы отсутствовали.

Он сидел пригнувшись, подавшись вперед — верхняя полка не позволяла поднять головы. Держа трубку в крепких белых зубах, он зашнуровывал ботинки, ловко орудуя толстыми пальцами с нестрижеными ногтями. На верхней полке напротив громко храпел мужчина в одних шортах, грузное темно-коричневое тело лоснилось от пота, словно покрытое тонким слоем смазки. Одна рука свешивалась с койки, на могучем запястье поблескивали тонкие браслеты из медной проволоки. Он был неподвижен, только мерно вздымалась грудь.

Покончив с ботинками, голый по пояс Элиас вышел в коридор, выложенный камнем, и отправился в конец открытой галереи к умывальной. Она представляла собой отгороженную клетушку с раковиной. Из нее поломанная дверь с одной уцелевшей створкой вела в смрадную уборную. Он сполоснулся под краном и, вытираясь дырявым полотенцем, пошел назад.

Вдоль коридора тянулись такие же, как и его, комнатушки. Двери кое-где были приоткрыты: за одной мужской голос напевал народную песню, в другой комнате грохотали о стол костяшки домино, в третьей грустно звучала гармоника. На галерее было попрохладней — солнце еще не достигло этой стороны барака, хотя поселок уже трясся и корчился в кадмиево-желтом пламени, как герои старой киноленты.

Вернувшись к себе, Элиас распахнул обитый жестью сундучок, отыскал чистую рубашку цвета хаки и натянул ее через голову, так и не выпуская трубки изо рта. Воздух в комнате был плотный и теплый. В углах, где стояли керосинки — на них готовили, ими обогревались, — стены почернели от копоти. Тут же хранились помятые, закоптелые кастрюли, железные кружки, погнутые ножи и вилки.

«Эх-хе-хе, — думал Элиас, заправляя подол рубашки в брюки, — тебе за сорок, а ютишься в холостяцком общежитии; пора обзавестись семьей. Это противоестественно и вопреки обычаю — не иметь жены». Впрочем, что бы изменилось, будь он женат? С ним в комнате жили и семейные люди, но родным не позволяли приехать в город. Власти считали их холостяками и определили в этот барак.