В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове

Решение этого вопроса затрудняется тем, что само понятие «интеллигенция» является в значительной степени абстракцией. Во все времена в России, как и в других странах, существовала не единая «интеллигенция», а различные по своим взглядам интеллигенты; как справедливо заметил А. Белинков, «рядом с декабристами, Герценом, петрашевцами, всегда были люди безразличные, готовые на многое, всякие…»[336]. Столь же разнообразными оставались интеллигенты и в XX в. «Вехи» и Мережковский, Белинков и его посмертный оппонент в «Новом Колоколе», говоря о русской интеллигенции, имели в виду прежде всего революционных интеллигентов XIX-начала XX в. и судили интеллигенцию, исходя из своих, тоже разных, интеллигентских позиций. Вопреки критикам, Ильф и Петров, когда они писали о Васисуалии Лоханкине и интеллигентах 1930-х гг., имели в виду отнюдь не самостоятельно мыслящих, а, наоборот — сугубо пассивных людей, верных адептов идеологической моды. Это явление стадности, «непуганости», особенно резко отмеченной Ильфом в последней «Записной книжке», не было особенностью только 1935–1937 гг., когда книжка писалась. В какой-то степени такая склонность была присуща русской интеллигенции во все времена. Несомненно, этот феномен имеет свое объяснение. Затрудненность, а часто и прямая невозможность легальной политической борьбы в России приводили к тому, что ее наиболее образованный слой выражал нужды и чаяния целых классов: декабристы выступали с программой, которую естественно было бы высказывать русской буржуазии, народники выступали в качестве выразителей крестьянских интересов, социал-демократы — вместо рабочих. Но такое интеллигентское «заместительство» постоянно приводило к резким перепадам в успехах и неудачах интеллигентских групп: между 14 декабря, когда сто прапорщиков едва не совершили военную революцию, годами борьбы «Народной воли» и триумфом петербургского Совета рабочих депутатов в октябре 1905 г. следовали иные годы, когда интеллигенты уходили в кружковые споры, самоанализ и самообличения. Смена декабристов «любомудрами», революционных демократов идеалистами конца XIX в, пламенных противников самодержавия «веховцами»— все это неизбежный результат исторических взлетов и падений; на всех таких «крутых поворотах» «люди безразличные, готовые на все, всякие» следовали очередному духу времени, очередной моде. Интеллигенция никогда (даже если бы она была едина) не могла сама по себе переменить ход истории в ту или иную сторону. Но каждый интеллигент может выбрать свой путь в обществе. Он может быть с «подлецами» или против них, он может быть порядочным человеком или же «помогать злодеям в их деле». «…Таких эпох, когда люди не могут хотя бы уйти от соучастия в смертельных преступлениях, нет»[337], — писал Аркадий Белинков. Интеллигент может, наконец, думать самостоятельно, а не быть «непуганым идиотом» и не усматривать «великую сермяжную правду» во всем, что происходит вокруг него или что говорят и думают окружающие.

Именно этому учат нас книги Ильфа и Петрова. Эти писатели но были протестантами, они не призывали к уничтожению создавшейся на их глазах социальной системы. Но они — пока они работали вместе и представляли собой единого автора — создали поразительную картину окружающего общества, которая нисколько не потеряла своей силы и яркости десятилетия спустя. Судьба писателей отличалась от той, которая выпала на долю их современника Михаила Булгакова. Кому повезло больше? Мы уже обращали внимание на сложность этого вопроса, говоря о братьях Катаевых. Ильфа и Петрова печатали при жизни, их книги недолго были мод запретом. Но зато много лет спустя эти книги не стали таким ошеломляющим открытием, как «Мастер и Маргарита». Однако и к ним применимы слова Воланда у Булгакова: «…наш роман вам принесет еще сюрпризы»[338].