В краю родном, в земле чужой

Умом Татьяна понимала, что "похоже" быть и не должно, что если драгоценный Сашенька и приклеит к ней топтыжку то наверняка не вычисляемого ни с первого, ни со второго взгляда, не традиционное - серую личность с чуть более аккуратной, чем у прочих, стрижкой, неброско одетую и с профессионально-крепким телом. И все-таки старалась угадать, распознать, очень внимательно посмотрела на пересадке, кто последовал за нею через перекресток, вскочила в троллейбус последней - и вышла на остановку раньше. А там дворами, цепко фиксируя номера машин, стоящих у подъездов и проезжающих между домами.

Подъезд; старушки - увы, все те же. Скоро, наверное, они начнут здороваться.

Лифт.

На площадке - никого.

Еще в кабинке лифта Татьяна выудила ключи и, преодолев пять метров гулкого бетона, двумя стремительными и безошибочными движениями открыла замки.

За дверью можно и посмотреть на часы. До прихода

Вадима, если все нормально - не меньше пятнадцати минут.

Выскользнула из платья и белья, мельком взглянула в зеркало на себя нагую, гибкую, длинную, - и набросила купальный халат.

Успела согреть чайник и стереть пыль, неистребимую пыль, скапливающуюся здесь, неподалеку от проспекта, котельной и автобазы, с неизменным постоянством, и еще раз вымыть руки.

Замок щелкнул - пришел Вадик.

Прильнула всем телом, быстро-быстро прикасаясь губами к щекам, к переносице, хранящей вмятину от оправы, колючей короткой бороде, к губам, размягчающимся от поцелуев. Запах улицы и дареного ею самой одеколона, табака и тела, сложный и до визга родной запах Вадика.

Таня едва смогла дождаться, пока он примет душ и, замедляя движения, склонится к ней.

Так знакомо и так волнующе - ласка его губ, прикасающихся к шее, мочкам ушей, впадинкам у ключиц, губ, ощупывающих и вдруг почти болезненно захватывающих сосок, языка, скользящего по выпуклостям и изгибам тела, по животу и ногам, касания его рук к плечам, спине, попке - до тех пор, пока все ее тело не исчезает, не замещается страстью, каждое движение, каждое прикосновение, каждое проникновение растворяет реальность, и вот уже она - не она, а стонущий ком наслаждения, и все горячее и ближе небо, и взрываются фейерверки, и нет никого, только сладкая бездна, и ледяные угли под босыми ступнями, и медленно струится в холодной истоме женственная лунная демонисса...

А затем внутренним толчком восстанавливается резкость, и можно встать, в обнимку пойти в ванную и там ласкать-омывать драгоценное тело, омывать мягкой губкой, руками и губами, лучше губами, потому что горло еще перехвачено судорогою, и даже шепотом говорить трудно; родное, сладкое тело, совсем не героя-супермена, совсем не скульптурный рельеф тренированных мышц, не сухую безукоризненность кожи, кое-где меченой боевыми шрамами...

А когда они вытирались (каждый своим полотенцем), Таня верила в приметы), прошептала:

- Хочу ребенка. От тебя, хочу, чтобы у нас... Вадим улыбнулся чуть виновато и, скользнув пальцами по длинной выемке на ее спинке, прошептал в ответ:

- Похожего на меня? Может, сначала поженимся? Разведемся - и женимся?

Это была долгая и тягостная проблема. Татьяна, главный и, как она предполагала, единственный инициатор сохранения семей, сразу же пожалела, что сказала, что не сдержалась; но, разливая по чашечкам традиционный чай, продолжила - будто сложность только в этом, и нет огромных, а возможно, и непреодолимых трудностей в разрыве с Рубаном:

- Ну и что? У Кооцевичей пацанчик - вылитый мой Сашка, прямо капелька в капельку, и - ничего.

Вадим, тоже в халате, прошлепал на кухню и, закурив, протянул:

- И что, Дмитрий Николаевич с его профессиональным взглядом ничего не заподозрили?

- А что? Совершенно счастлив, - Татьяна вползла в уютный уголок и пригубила темный чай, - и Машка тоже.

- Новый текст, - признался Вадим, - ты никогда не говорила, что у твоего Рубана так серьезно с Машею.

- Не говорила, потому что нет ничего. Машка - божий человечек.

- А ты-то откуда знаешь?

- Машку? Да с детства. Она бы мне все рассказала.

- Тебе - о том, что спит с твоим мужем? Ну-ну. Или это у вас норма отношений?

Татьяна чуть покраснела - параллель очевидна, - и, тряхнув красивой головой, отрезала:

- Нет. Я бы почувствовала. Нет у них ничего. И не было. Или я вообще ничего на этом свете не понимаю...

Потянулась к сигаретам, чуть неловко закурила и сощурилась от табачного дыма:

- А уж я ее знаю... Да и Рубана, к сожалению, тоже. Под этой кроватью ведьму не поймаешь.

Татьяна подобрала под себя гладкие ножки, повспоминала - и закончила убежденно:

- Нет. Кто угодно, но не эти. Сашка - он однолинейный. А Маша вообще пять раз бы переплакала и все рассказала, прежде чем что...

Вадим только хмыкнул - блаженны, мол, верующие, - и надкусил бутерброд.

Татьяна, как громадное большинство советских женщин, ненавидела кухню; но кормить Вадима - это совсем другое дело, приятно было и готовить, представляя, как будет он уплетать ее маленькие шедевры, и накрывать, чтобы на миг замер, прежде чем попробовать...

Однажды, правда, Вадим ее достал. Больно. Проговорился:

- Сашка тебя никогда не отпустит. Слишком хорошая.