В краю солнца

Похоже, мы попали в местные новости. Я посмотрел на соседей: господин Ботен разглядывал незажженную сигарету, а госпожа Ботен грустно улыбалась. На этот раз я первый отвел глаза.

Кива осыпала мою руку поцелуями, зато Рори спрятался за госпожу Ботен и внимательно изучал обложку своей книги.

– Рори, – обратилась к нему Тесс, – поздоровайся с отцом.

Но мальчик по-прежнему жался к Ботенам и не смотрел на меня. Тесс опять произнесла его имя, на этот раз строже, тем жестким учительским тоном, который умела при необходимости придавать своему голосу, и он медленно поплелся в мою сторону.

Я покачал головой:

– Все в порядке. Он не обязан со мной здороваться.

Я пошел в дом. Кива по-прежнему держалась за мою руку и без умолку щебетала о том, что они видели по телевизору. Тесс отчитывала сына и благодарила Ботенов за то, что посидели с детьми. Я слышал их голоса, однако слова до сознания не доходили.

В голове вертелась одна мысль: все это не мое.

Все.

Мотоцикл. Дом. Мебель. Все принадлежит кому-то другому. А что же тогда принадлежит мне?

– Госпожа Ботен сразу же выключила телевизор, но мы успели увидеть тебя и твоих друзей, – сказала Кива, обдавая мою руку своим дыханием.

– Они мне не друзья. Джесси мой друг. Тот, у которого гиббон. Остальные – нет. – Я подумал о Фэррене. – Ничего хорошего они мне не сделали.

– Ладно, ладно, папа, я поняла, – проговорила Кива, широко распахнув глаза.

Я улыбнулся и дотронулся до ее щеки.

– Мне жаль, что все так вышло.

– Да я ничего, – поспешно сказала она. – А вот Рори даже плакал. Ему это все не понравилось.

– Ну, мне самому тоже не особо понравилось. – Я опустился на колени, чтобы заглянуть ей в лицо. – Но я не сделал ничего плохого.

Кива улыбнулась. Ее глаза светились любовью – любовью, которой я ничем не заслужил.

– Я знаю, – ответила она.

В доме Рори, не глядя в мою сторону, проскользнул к себе в комнату. Кива еще раз порывисто поцеловала меня в руку и последовала за ним.

Я вошел в гостиную, где мне ничто не принадлежало: ни кресло, ни стол, ни воздух, которым я дышал. Я опустился в это чужое кресло, совершенно измотанный, и веки сами собой закрылись. Потом я почувствовал, что передо мной кто-то стоит, и открыл глаза, зная, что увижу Тесс.

Рядом с ней стоял тайский мальчик, все еще держа в руках книжку для малышей. Я ощутил всплеск раздражения: моя семья подбирает беспризорников, хотя сами мы живем под чужой крышей.

– Ты все еще здесь? – спросил я у него.

Мальчик коротко кивнул.

– Приятно познакомиться, – произнес он тонким мелодичным голоском, который никак не вязался с его двужильным телом. – Как у вас дела? У меня хорошо.

Потом маленький таец повернулся к Тесс.

– Извините, мне нужно идти.

И ушел.

– Он ни в чем не виноват, – сказала Тесс, и мне стало стыдно.

– Прости, – проговорил я и мысленно добавил: «За все».

– Иди ко мне, – ответила Тесс, и я встал, обнял ее и зарылся лицом ей в волосы, а она принялась объяснять, что мне делать дальше.

– Сначала ты поешь.

Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с тарелкой, на которой лежал приготовленный госпожой Ботен пад-тай – обжигающе горячая лапша, завернутая в тонкий, как вафля, омлет.

– Потом ты приведешь себя в порядок. Потом ляжешь спать.

Тесс поцеловала меня в лоб. Я обмяк и повалился ей на руки, но она осторожно усадила меня и закончила:

– А утром поедешь искать работу. Договорились?

– Договорились.

Однако в воздухе висел главный вопрос, непроизнесенный, но почти осязаемый. Тесс улыбалась и ждала, когда я его задам.

– Может, лучше вернуться домой? – спросил я.

Жена взяла меня за плечи и легонько встряхнула.

– Мы и так дома, – тихо произнесла она.

На следующее утро я поднялся чуть свет, пока жена и дети еще спали, и выкатил из сарая старый «Роял Энфилд».

Было так рано, что до меня долетали звуки азана – мусульманского призыва к молитве. Иностранцы думают, что все тайцы – буддисты, однако эта часть Пхукета настолько же мусульманская, насколько буддийская. На северной оконечности острова, перед въездом на мост, соединяющий его с континентом, вообще встречается больше мечетей, чем храмов.

Я стоял в прохладных предрассветных сумерках, позволяя спокойной уверенности азана проникнуть мне в сердце. И снова меня пронзила мысль: ничто из этого я не могу назвать своим – ни мотоцикл, ни дом, ни даже умиротворение, принадлежащее чужой мне религии. Все это я взял лишь на время и рано или поздно должен вернуть.

Из-за угла соседнего дома появился господин Ботен, неся в руках охапку старых ловушек для ловли омаров.

– Насчет дома не волнуйтесь, – произнес он вполголоса, чтобы никого не разбудить. – Мне заплатили за полгода вперед.

Я понимал, что он хочет проявить участие, но невольно напрягся.

– Я не волнуюсь.

Господин Ботен положил ловушки на землю и посмотрел на свои руки, как будто заметил в них что-то новое.

– Мои руки стареют, – сказал он. – Вы могли бы стать моим помощником.

– Я не рыбак, – горько рассмеялся я.

– Вы многое умеете, – заметил он и посмотрел на красную спутниковую тарелку.