В краю танцующих хариусов. Роска

Оляпка чуть посидела, несколько раз качнула головой и отправилась под воду. Нет, не нырнула, как утка, и не провалилась, как камень, а просто взяла и пошла. Вот вода ей до клюва, до глаза, наконец скрылась и темная шапочка. Была оляпка и нет, только быстрые струйки поигрывают на том месте.

Появилась она из воды секунд через двадцать. Стоит, пританцовывая, на льдинке, а в клюве приличный гольян. Вчера я провозился здесь с полдня и не заметил ни одной рыбки. Оляпка же не только заметила, а еще и поймала. Вот она наклонилась, положила рыбку у своих ног, внимательно ее осмотрела, только затем проглотила. Чуть отдохнула, пропела негромко: «Фью-твить-твить!» и снова отправилась под воду…

Я часто наблюдаю за оляпкой и успел к ней привязаться. Да и как не привяжешься? Такая уж она звонкоголосая да поворотливая — диву даешься. Только плохо, что все время одна. К тому же недоверчива, как ни одна птица в тайге. Чуть скрипнешь дверью — «Фр-р-р-р», промелькнула и скрылась за излучиной реки. Где она прячется — даже не представляю, но пока стою у переката — не подлетит ни за что. Я никогда не пугал оляпку, более того, устроил ей пещеру-спальню под берегом Чуританджи и самую настоящую кормушку. Куда уж больше? Синицам никак не угождаю — они же чуть на голову не садятся, а эта не верит.

Мне кажется, виноваты кочевавшие когда-то здесь эвены-оленеводы. Был у них обычай пришивать к одежде своих детей перышки этой птицы. Мол, если кто носит такой талисман, станет, как и оляпка, ловким, веселым, удачливым. Лишь только родится сын или дочь — отец ружье в руки и на речку…

Давно это было. Люди об этом обычае забыли начисто. А оляпка помнит.

Дятлова особинка

Птиц в нашей тайге не так уж и много, но зато у каждой своя особинка. Поползень бегает по деревьям вниз головой, оляпка в любой мороз ныряет в реку на самое дно и ловит там ручейников. Один только дятел ничем себя не проявил.

— Как же так? — говорили мне. — Он ведь деревья лечит. Червяков добывает прямо из-под коры.

— Ну и что? И поползень, и кукша, и даже синица умеют это делать.

— А ты знаешь, что дятел — единственная из птиц, которая болеет сотрясением мозга?

— Ну, во-первых, это еще нужно доказать. Во-вторых, однажды ночью я вытоптал глухаря из-под снега, тот с перепугу так шарахнулся о лиственницу головой, что только в избушке в себя и пришел. Нет, что ни говори, а сотрясение мозга — это не особинка.

Как-то я услышал, что лесной доктор до того бдительно сторожит свои угодья, что в этом не может с ним сравниться ни одна из наших птиц. Лишь застучит чужой дятел на его участке — он прямиком туда, пристроится рядом и давай барабанить. Да не как-нибудь, а непременно четче и звонче, чем пришелец. Тот сразу же сконфузится и наутек. То ли ему стыдно, что его перебарабанили, то ли такой уж у них неписаный закон: не можешь барабанить — не лезь!

Интересно, а если проверить? Выбрал подходящую лиственницу и принялся стучать. Чего я только не перепробовал, чем только не барабанил! Железным прутом, топориком, палкой, ручкой ножа, ледяной сосулькой и даже кулаком. Стучал часто и не очень, громко и потише, с перерывами и совсем без них.

И что же? Ни один дятел не обратил внимания на мои стуки-грюки. Только и того, что прямо мне на голову свалился снежный ком и чуть не зашиб насмерть.

Расстроившись, я возвратился в избушку и принялся ладить печную трубу. Она у меня держалась три года, а потом возьми и прогори. Дым ест глаза, пламя пробивается в щель — далеко ли до беды? Взял пустую консервную банку, вырезал из нее хорошую заплату и прикрепил проволокой. Может, не так красиво, зато надежно. Не дымит и ладно.

Управился, залез в спальный мешок и слушаю музыку. Радио в тайге первое дело. Ни газет, ни журналов здесь не достать, а включил транзистор — хочешь слушай новости, хочешь песни. Я, когда обживал избушку, прежде всего соорудил антенну. Взял и приколотил к углу зимовья длиннейшую жердь. На ее вершину пристроил медный ершик, а от этого ершика прямо в окно тонкая проволока. И Магадан, и Москву — все слышно.

На другой день просыпаюсь — холодно. Бр-р-р-р-р. За окном только начало светать. Наложил в печку дров, сунул под них горящую спичку и быстро в постель. Пусть сначала прогреется избушка, потом можно и одеваться.

Дрова разгорелись, накалили трубу, она сразу же: «Так-так-так-так!». А заплата следом: «Чок-чок-чок-чок!». Настоящий тебе концерт. Лежу и слушаю сквозь полудрему. Хорошо!

И вдруг: «Тр-р-р-р-р-р-р-р!». Загрохотало, загудело так, что звон по избушке пошел. Я выскочил из спальника, а понять ничего не могу. А оно снова: «Тр-р-р-р-р-р-р-р!». Я за кочергу да за порог. Гляжу, а надо мною дятел долбит антенну, только голова мельтешит. Что он там сумел найти? Жердь у вершины не толще мизинца, в такой утайке не то что короед, самая зряшная кузька не зазимует. К тому же древесина сухая, выстоянная. Как он ни старается, а не может отколоть и единой щепки. Того и гляди, сам останется без клюва.

— Эй, ты! — кричу. — У тебя и на самом деле с мозгами не все в порядке?