Читаем В круге последнем полностью

Больше всего люди выражают гнев по поводу ненависти Солженицына к ленинскому социально-политическому строю, который создал|стране высокий престиж на международной арене — стране, которую большая часть мира считает главной силой, защищающей мир, социальную справедливость, национальную независимость и международное братство.

Я читал многие письма в «Правду» и другие газеты, в которых выражается глубокое всенародное отвращение, вызванное действиями писателя, оскорбившего память двадцати миллионов человек, отдавших жизнь в войне против фашизма, и оказавшегося способным восхвалять генерала Власова, труса и предателя, перебежавшего к нацистам.

Я читал в «Правде» прочувствованные слова, которые, без сомнения, вызовут глубокий отклик во многих странах, например высказывание члена Академии медицинских наук д‑ра Ованеса Барьяна, который заявил:

«Только человек, лишенный совести, может оправдывать преступления власовцев и писать о прощении гитлеровцев. Какого прощения он просит? Не за то ли, что в одном только Освенциме фашисты замучили до смерти четыре с половиной миллиона людей? О каком прощении может идти речь, когда из кожи людей, уничтоженных в газовых камерах, делали перчатки и абажуры?» Ученый продолжает: «Я принимал участие в расследовании преступлений фашистов в Освенциме и Бухенвальде, и мне трудно представить, как низко должен пасть человек, чтобы говорить о прощении гитлеровских палачей».

По общему мнению, Солженицын оказался врагом, чуждым своей стране. Возникла настоятельная необходимость оформить этот факт принятием соответствующих мер. Как американец, стремящийся к дружбе между нашими двумя странами, я считаю указ Верховного Совета вполне оправданным.

Я думаю о мучительных моментах в моей стране, о случае с изменой Эзры Паунда. Этот американский поэт переметнулся к фашистским чернорубашечникам Италии, осудил свою страну и громогласно выступал за победу оси над своим народом. Он переложил на стихи гитлеровский антисемитизм и объявил о своей приверженности моральному кодексу Муссолини. Если Паунд избежал судьбы предателя, то лишь потому, что в американском обществе многие не находят ничего предосудительного в фашизме. Все же Паунд пробыл в психиатрической больнице с 1945 по 1958 год, после чего ему «разрешили вернуться» в Италию, которую он больше всего любил в период, когда она была партнером нацистской Германии.

Продолжаю американскую аналогию: Паунд изменил своей стране как гражданин, как писатель. Он предал демократическую этику, которой славились столь многие в нашем литературном мире.

Очевидно, что Солженицын, подобно Паунду, предатель как гражданин, как писатель, изменил гуманизму русской литературы, которая составляет славу мирового творчества. Она возбуждает умы и трогает сердца целых поколений. Она всегда — в первых рядах борьбы против угнетения, за принципы социальной справедливости.

Я считаю его таким же лживым писателем, каким он оказался лживым человеком. Он тщится представить облик Советского Союза как пустошь, где господствует террор. Мне приходилось бывать в этой стране десятки раз, и я довольно долго там жил. Я вижу, как осуществляется мечта Ленина. Я встречаю благородный народ, блестящее молодое поколение, жадно стремящееся овладеть высотами науки и техники, — не как технократы, а для того, чтобы покорить силы природы и повести свою страну к триумфу коммунизма и одновременно к царству дружбы и прочного мира между народами.

Я посетил большие города, возникшие там, где некогда были пустыни; я вижу электропоезда, где вчера прокладывали путь в песках верблюды; я вижу живущие полной жизнью города, выросшие на вечной мерзлоте. Я обошел огромные города, вставшие из руин, — Ленинград, Киев, Сталинград, я посещал дворцы, вставшие на месте прежних лачуг. Я беседовал с рабочими и крестьянами, ощущал их гордость творчества, познал их любовь к своей партии и своему правительству. Эти люди — строители, любящие свою родину, и когда одно время дела пошли неправильно, именно они и их партия устранили и исправили ошибки. Эти патриоты являются в то же время друзьями всего человечества.

Всего человечества… Я побывал на четырех войнах в этом веке ужасных войн: на войне Испании против Франко, на второй мировой войне против фашизма, на войне Кубы против наемников, на войне Вьетнама против летающих крематориев B‑52. Где бы я ни был, я видел свидетельства советской поддержки свободы и независимости, бескорыстной помощи народам средствами обороны в священной борьбе за свободу и независимость. Повсюду я видел своими глазами верность Советского Союза марксистским принципам международной солидарности.

Однако я не нашел этого эпоса на страницах произведений Солженицына и, как и миллионы людей во всем мире, не могу признать его глашатаем правды. Это не провидец, это лживый пророк. В литературе и раньше встречались ему подобные — писатели, продавшие душу. Тридцать сребреников выросли в наши дни сложных процентов в миллионы долларов, хранящихся в безмолвных сейфах Швейцарии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное