В круге света (сборник)

В детстве я была очень любознательная. Меня интересовало все, что происходит вокруг, как растет травка и куда бежит муравей, почему соловей поет только в мае, а потом умолкает? Когда мама уходила на работу, главным по дому оставался брат Николай. Однажды я в чем-то провинилась и, спасаясь от наказания, пряталась в картофельных грядах, наблюдая за маленькими букашками. Я лежала среди ботвы, совершенно забыв обо всем на свете. До сих пор помню, как мне тогда было хорошо.

Долгое время мы с младшими братьями оставались некрещеными. И однажды летом, это уже после войны, наши соседи привезли батюшку. Скорее всего, он служил в городе, там в сорок четвертом храм открыли. Мамка с соседкой тетей Валей, тоже солдатской вдовой, быстро наполнили корыто водой, и священник принялся нас крестить, а мой средний брат Витя почему-то отказался раздеваться и убежал. Он у нас вообще был такой стеснительный. Мамка устроила его на лето подпаском, пасти деревенский скот. По договору пастух должен был кормить мальчика обедом, а Витька стеснялся и отказывался, уверяя, что мамка его сама дома кормит. Когда пастух садился перекусить и звал к себе подпаска, тот отворачивался, чтобы не смотреть на еду, и ел только вечером, после того, как пригоняли стадо.

В церковь мы не ходили, но церковные праздники знали и очень любили. Помню Рождество Христово. Морозец, дым над избами столбиками стоит, и над всем селом запах печеного хлеба. Праздновать тогда разрешали Новый год, Рождество не позволяли, а как народ отучишь? Мамка раскатает тесто, потом получившийся блинок сунет в печку, и через несколько секунд он уже большая горячая лепешка, с молоком ох как вкусно!

На Рождество собираемся у деда с бабушкой. У них детей – десять человек, вот все внуки, кто еще мал и не перебрался в город, идут к ним в гости. А внуков-то человек, почитай, под шестьдесят. И мы собираемся идти, а мамка дает нам подарочек – коробок спичек. Идем, предвкушая, как поедим сейчас творожку и маслица с теплыми лепешками. Хорошо, на душе сладостно.

Перед войной, пока храм не закрыли, все ходили на службу, а потом в нем устроили колхозную лесопилку.

Так и собирались, в Перново к тете Кате – на Петра и Павла, в Старово к дяде Ване – на Смоленскую, а к нам на ноябрьскую Казанскую приходили только бабушка с дедом, очень уж мы были бедные, всех нам было не угостить. А старших мы ждали, знали, что они сейчас гостинчик принесут, и все гадали, может, даже вкусненького сальца достанется.

И вот видим, идут! Дедушка с бабушкой, идут, родненькие! Полушубочки на них такие черненькие, по коленочку, а на плечах по палке, а на палках узелки. Подарки несут, подарки! Слава тебе, Господи, идут!

Бабушка Рая убирает посуду, и я высыпаю прямо на стол содержимое обеих корзин. Бабушка перебирает грибы и все не нахвалится:

– Ах, грибочки какие, загляденье. Вот просто брал бы сырьем и ел, такие они хорошие.

Я смеюсь, а она:

– Ой, батюшка, припрет, не только грибочки, а кору жевать станешь. Сразу же после войны очень уж нам досталось. От голода деревнями вымирали. По весне еда заканчивалась, и мы ходили на колхозные поля копать картошку. Осенью после уборки копать не разрешали, а весной – пожалуйста. Наберешь мороженой картохи, домой принесешь, мамка ее всю растолчет и промывает через сито. Потом высушит, и вот тебе крахмал, правда, черного цвета. Ничего, ели, куда деваться.

В тот год зима выдалась теплой, а это для мороженой картохи очень плохо. В теплой земле под снегом она выпревает, в ней заводятся черви и съедают крахмал начисто. Но мы все равно такую картошку собирали, а мамка нашу добычу сушила на крыше. Это чтобы мы не видели расползающихся червей, а что после них оставалось, доставалось нам.

Приблизительно тогда же стали доходить слухи о случаях людоедства. Сейчас о таком страшно и говорить, а тогда даже и шутили. Как-то сидим вокруг мамки, а она смехом так предлагает: «А что, давайте и мы нашего Васятку съедим?» Все поняли, что это шутка, и рассмеялись, но Васенька, наш самый маленький, принял ее слова всерьез. Он встает перед нами и начинает убеждать: «Куда меня такого есть? Я ведь еще маленький, давайте я хоть немного подрасту, тогда и мяса с меня больше будет. Лучше Витьку съедим, он вон какой толстый». До сих пор помню, как после его слов у меня похолодело внутри и как горько заплакала мама.

Однажды маму на работе ударило по голове, и она попала в больницу. И я тогда подумала, вот и хорошо бы нам сиротами стать – отправили бы нас в детдом, там еду дают. Только в больнице лежать мамка не стала и в тот же день с перевязанной головой вернулась домой, как же ей детей-то одних оставить?

Как сейчас перед глазами стоит Пасха 1947 года. В доме нет ничего съестного, ну вообще ничего. Сорок шестой сам по себе голодный, неурожай, а еще и картошка не уродилась. В доме ни крошки, мы с меньшим братом уже пухнуть начали. Все у мамки хлеба просим, а она так руки развела и говорит, не кричит на нас, а говорит: «Нету у меня ничего, нате, ешьте меня саму».