В кругу королев и фавориток

«Я поступила на службу к маркизе после того, как вышла на свободу, — писала она, — и здесь я заметила, что, помимо частых визитов короля, она принимала множество других посетителей, французов с виду, но не сердцем… На Рождество 1608 года маркиза стала посещать проповеди отца Гонтье, а однажды, войдя вместе со своей служанкой в церковь Сен-Жан-анТрев, она сразу направилась к скамье, на которой сидел герцог д`Эпернон, опустилась рядом с ним, и на протяжении всей службы они что-то обсуждали шепотом, так, чтобы их никто не услышал».

Опустившись на колени позади них, м-ль д`Эскоман быстро поняла, что речь шла об убийстве короля.

«Через несколько дней после этого случая, — продолжала рассказчица, — маркиза де Верней прислала ко мне из Маркусси Равальяка со следующей запиской;

«Мадам д`Эскоман, направляю вам этого человека в сопровождении Этьена, лакея моего отца, и прошу о нем позаботиться». Я приняла Равальяка, не интересуясь, кто он такой, накормила обедом и отправила ночевать в город к некоему Ларивьеру, доверенному человеку моей хозяйки. Однажды за завтраком я спросила у Равальяка, чем он так заинтересовал маркизу; он ответил, что причина кроется в его участии в делах герцога д`Эпернона; успокоившись, я пошла за бумагами, намереваясь попросить его внести ясность в одно дело. Вернувшись, я увидела, что он исчез. Все эти странности меня удивили, и я решила войти в доверие к сообщникам, чтобы побольше узнать».

Именно тогда м-ль д`Эскоман решила предать огласке то, что ей было известно, но люди, к которым она обратилась, не захотели ей поверить.

После гибели короля Жаклин д`Эскоман отправилась к королеве Марго:

— Я знаю тех, кто приказал убить короля, — сказала она ей, — это прежде всего герцог д`Эпернон и маркиза де Верней. Я могу подтвердить это на суде [97].

В конце концов она предстала перед французским высшим судом. На заседание были приглашены герцог и маркиза. Допрос свидетельницы длился пять часов. «На следующий день, — сообщает Л`Этуаль, — королева-регентша через посланного дворянина обратилась к председателю суда с просьбой сообщить ей, что он думает об этом процессе. „Скажите королеве, — ответил этот достойный человек, — что Бог определил мне жить в этом веке для того, чтобы видеть и слышать невероятные вещи, которые, я думал, мне никогда в жизни не доведется ни увидеть, ни услышать“. А в разговоре с одним из его и моих друзей, высказавшим мнение, что эта особа (м-ль д`Эскоман) обвиняет всех разом, даже самых высокопоставленных людей в королевстве, не приводя никаких доказательств, председатель, закатив глаза и воздев руки к небу, воскликнул: „Доказательств? Но их даже слишком много… Хорошо бы, чтоб было поменьше!“

Складывается, однако, впечатление, что дело старались замять. Подавленный этим, председатель суда в конце концов был отстранен от должности, а на его место назначен друг королевы. После этого высший суд вынес свое решение: с Эпернона и маркизы снималось выдвинутое против них обвинение, а м-ль д`Эскоман была заключена в темницу пожизненно.

Примерно в это же время прево из Питивье, преданный слуга маркизы де Верней, был арестован за то, что говорил об убийстве короля еще тогда, когда оно только совершалось. Но во время суда его не удалось допросить, так как он был найден в камере задушенным.

Все эти факты выглядели так странно, что невольно напрашивался вывод: Равальяк был средством в руках красавицы Генриетты и герцога д`Эперкона, а возможно, и самой Марии Медичи, потому что именно она распорядилась прекратить все преследования по этому делу.

Не помирились ли обе соперницы на обоюдном желании уничтожить мужчину, который их обманывал? Вещь вполне вероятная. Сен-Симон, например, пишет:

«Утверждали, что Мария Медичи, терзаемая ревностью и подстрекаемая этой дрянью, которая в глубине души сама помышляла о регентстве, решилась пойти на союз с жестокой любовницей короля, тем более что обе были испанками и обеими руководил человек, связанный с Испанией, жертвой которого и стал Генрих IV» [98].

Маркиза де Верней знала, что Шарлотта должна занять ее место и, может быть, стать женой короля. Разве этого недостаточно для возникновения мысли об убийстве? Она не забыла ни одной из своих погубленных надежд, ни одного обмана Беарнца, ни единого слова из письменного обещания, подписанного в Мальзербе, и люто ненавидела короля, продолжая разделять с ним ложе.

Что касается Марии Медичи, то она просто не в силах была вынести того, что стала посмешищем всей Европы, и мечтала взять реванш, став регентшей [99].

Таким образом, обе женщины с большой для себя пользой смогли объединить свою злобу. В этой связи весьма красноречивым оказался один факт: после смерти короля маркиза де Верней попросила узнать у Марин Медичи, можно ли ей вновь появиться в Лувре. Королева, которую чувство ревности никогда не отпускало, передала в ответ:

— Я всегда буду относиться с уважением ко всем, кто любил короля, моего мужа; она может вернуться ко двору, ей здесь всегда будут рады…

Это, конечно, не могло не удивить.