В крымском подполье

— Он сейчас сидит на Луговой вместе с моим мужем и братом, — сказала женщина. — Мне вчера удалось через окно поговорить с мужем. Он велел передать, что сын ваш очень плох. Пойдемте туда вместе, может вам удастся хоть поговорить с сыном.

В тот же день обе женщины пошли на Луговую. Они крадучись подошли к тюрьме. Окна почти доверху были забиты досками. Когда часовой скрылся за углом, они подбежали к одному из окон. Провожатая Софьи Васильевны вполголоса окликнула своего мужа и сказала, что пришла Хохлова.

И вдруг Софья Васильевна ясно услышала слабый голос Бориса:

— Мама, ты здесь? Ты слышишь меня?

— Слышу, сынок, слышу, милый! — Хохлова заплакала.

В этот момент во дворе тюрьмы раздался яростный лай собак. Женщина схватила Софью Васильевну за руку. Та не хотела уходить. Женщина испуганно шепнула:

— Нельзя, нельзя, стрелять будут, бить их будут.

Софья Васильевна побежала за женщиной. Когда лай утих, она опять подошла к окну и окликнула Бориса.

— Мама, ты еще здесь? — отозвался Борис.

— Да, сыночек, здесь.

— Уходи скорее, потом…

В тюрьме внезапно началась какая-то возня, потом стало тихо, а спустя некоторое время бешено зарычали и залаяли собаки во дворе.

Когда мне рассказали об этом, у меня волосы стали дыбом. Гестаповский застенок на Луговой слыл одним из самых страшных. Здесь применялись самые изощренные пытки. Последнее время — я имел точные сведения — широко практиковалась травля заключенных голодными овчарками, которые загрызали людей насмерть.

Софья Васильевна каждый день ходила к тюремному окну, плакала, звала сына.

Бориса не было…

Глава четырнадцатая

Через несколько дней после ареста Бориса из леса вернулись «Костя» и «Павлик». Я получил письмо от подпольного центра. Павел Романович был очень встревожен провалом в молодежной организации и беспокоился за нас.

«Твое письмо и информацию получил, — писал он. — Печальна история с Борисом. Потеряли замечательного парня. Соблюдай строжайшую конспирацию, как мы с тобой говорили. Знакомься с людьми только после тщательной проверки, иначе все это может очень печально кончиться, с „Мусей“ связь держи, а с остальными, кто будет называть себя „представителями из леса“, без моей санкции категорически запрещаю связываться и принимать их. В городской комитет, кроме утвержденных, больше никого вводить нельзя и не будем. Никаких других комитетов в городе создавать не нужно. В данный период комитеты облегчают противнику нападать на следы наших организаций и раскрывать их.

Практические задачи остаются прежние. Рация для тебя прибудет, как только станет возможной посадка самолетов. Пока погода не позволяет. Мины пришлю в достаточном количестве, как только получу их с Большой земли. Литературу посылаю…»

— «Костя» хочет вас видеть, — сказала «Нина», передавая мне почту из леса.

— А у него все спокойно?

— Он сказал, все благополучно.

— Пусть подождет, — подумав, сказали. — Я сам его вызову.

Дело в том, что мою новую квартиру знали только трое: «Нина», Ольга и «Костя». За первых двоих я ручался, как за самого себя, обе были женщины серьезные, осмотрительные и дисциплинированные. Поведение же «Кости» меня очень тревожило. Он часто вел себя легкомысленно, с большим трудом привыкал к партийной дисциплине. В создавшейся же обстановке один неосторожный шаг мог погубить не только его, но и всех, с кем он был связан.

Еще до возвращения «Кости» из леса я поручил «Мусе» выяснить причины провала в молодежной организации. Ничего конкретного ей узнать не удалось. Однако выяснилось, что никакой вечеринки у Лиды Трофименко, как мне рассказывал «Костя», не было. Вечеринку устроили у Шамиля Семирханова. Кроме «Кости», никто из подпольщиков на ней не присутствовал. Вечеринка проходила довольно шумно, но ни один из ее участников арестован не был.

Услышав опять фамилию Семирханова, я поручил «Мусе» немедленно разузнать об этом парне все, что возможно.

Выяснилось, что после расстрела семьи Долетовых Шамиль носил костюм Николая Долетова. Фотоаппарат Николая Шамиль сам сдал в гестапо. У Шамиля был и пистолет, с которым он не боялся ходить по улицам, а дома держал его совершенно открыто.