В лабиринтах смертельного риска

Первый автоматчик уже успел зайти внутрь и доложить обо мне. Я вхожу следом за ним. В полутьме, вокруг опрокинутого ящика из-под консервов, сидят три офицера и режутся в карты. На ящике расстелена газета, на ней ворох немецких марок. В ногах у майора откупоренные бутылки с вином.

Майор, командир батальона, только что выслушавший рапорт автоматчика, сидит в расстегнутом кителе, по всему видно, он здорово во хмелю. Рядом с ним лейтенант и капитан, они тоже изрядно «поддали». В шалаше жарко от пылающей и дымящей железной печурки.

— Хайль! — говорю я.

— В скат играешь? — неожиданно спрашивает майор. Я гляжу на его розовое, освещенное горящей свечой лицо с блестящими глазами и как ни в чем не бывало отвечаю:

— Разумеется.

— Тогда садись!

И вот я уже в компании подвыпивших офицеров дуюсь в карты. Пьем вино и шнапс. Мне надо выяснить, где я нахожусь, но стоит мне только заикнуться, как майор перебивает:

— А ну его к черту, этот фронт! Надоело! Ходи лучше. Черви козыри! Куда ты суешь, не та карта! — Он останавливает лейтенанта, который перепутал масть. Отдаюсь на волю случая — деньги у меня есть. Пью осторожно, слежу за всеми.

Игра кончилась. Офицеры ушли. Я лежу на соломе рядом с майором. В колеблющемся пламени свечи вижу его профиль, высокий лоб, щеточку волос, подстриженных бобриком. Он бледен, резко обозначены морщины у рта. Майор чем-то напоминает мне капитана Бёрша. Но этот не такой лощеный и не такой брезгливый.

— Черт бы побрал эту войну и нашего сумасшедшего фюрера, погубил германский народ. Сколько молодых погибло, сколько искалечено! — Он глянул на меня. — Вот ты, например, у тебя я заметил пять нашивок, значит, пять ранений, а ты еще совсем молодой, сколько тебе лет? Двадцать пять, не больше?

— Двадцать шесть.

— Ну вот, так я и думал, а ты уже калека. А сколько наших вообще полегло? Сколько без рук, без ног? Сколько в плену будут сидеть? Ведь войну-то мы все равно проиграли. Как ты считаешь?

— Да, я думаю, что трудно будет вылезти нам из этой каши, — уклончиво и осторожно лавирую я.

— Такая свистопляска, что живым все равно из нее не выбраться. — Тут разошедшийся фронтовик обрушил на Гитлера столько нелестных выражений, что сам устал: — Ох! Ну, ладно, давай спать. — Он задувает свечу, и только красный пламень в печурке освещает сейчас лесное тесное жилище.

И тут я решаю еще раз испытать судьбу.

— Слушай, майор, — говорю я, не поворачиваясь к нему лицом. — Дело у меня есть.

— Что за дело?

— Потерял офицерскую книжку, куда-то запропастилась, а может быть, осталась в части, в моем личном деле, холера ее возьми!

— А где твоя часть?

— Если б я знал, болтаюсь по лесам, ищу ее…

— А ты из какой части?

— Из «Мертвой головы».

— Э-э-э, так она, говорят, из кольца вышла.

— Ну?

— А давно скитаешься?

— Да с месяц, пожалуй.

— Не беда. Завтра что-нибудь придумаем. Я напишу письмо полковнику, командиру нашего полка. Он человек незлой, ко мне относится хорошо. Он тебя оставит при нашей дивизии. Сейчас сам черт ногу сломит… Кругом такое творится, что особенно придираться не будут. В крайнем случае он может дать тебе отношение, что ты весь месяц провел в нашем полку. Передашь бумагу в комендатуру, и она разыщет твою часть. Давай спать.

— Я вижу, ты — человек…

— Надо же своих выручать… Что-нибудь сообразим. Давай спать.

Я слышал, как он зевнул в темноте и потянулся на хрустящей соломе. Через мгновение он храпел.

Я долго не мог уснуть. Все обдумывал, как надо правильно поступить в данной ситуации. Ничего путного в голову не приходило. Забылся в тревожном полусне… Мне снилась тюремная камера, перекрестные допросы… И вдруг отчетливо увидел склонившееся надо мной женское лицо в косынке с красным крестом и явственно услышал: «Was fehlt Ihnen?» [38]Очнулся. «Похоже, скоро буду в каком-то немецком госпитале», — подумал я и снова впал в забытье.

Утром, первое, что я увидел, была моя форма — вычищенная, распяленная на самодельных плечиках из сучка и повешенная на крюк, вбитый в бревно шалаша. Майор уже умывался где-то возле входа, фыркая от холода сентябрьского утра.

Снова была затоплена печурка, и мы с майором позавтракали на ящике, заменявшем стол. Меня все время беспокоила одна мысль: помнит ли он сказанное накануне или же был так пьян, что молол ерунду? Но он сам вспомнил вчерашний разговор и сразу после еды сел писать письмо.

— Как твоя фамилия?

— Люцендорф. Имя — Фридрих (это были имя и фамилия бывшего владельца моей капитанской формы).

— Так вот. Поедешь к командиру полка и передашь письмо. Скажешь, что я шлю ему сердечный привет.

Майор приказал оседлать мне своего коня и поручил двум солдатам сопровождать меня.

— Вот тебе охрана. — Он хлопнул меня по плечу. — Давай, танкист, скачи на четырех копытах. Все будет в порядке. Привет!

— Спасибо, майор, за гостеприимство. Будь здоров!

…Мы едем лесом — трое верховых. Утро тихое, слышен лишь гул самолетов в осеннем облачном небе. Я пытаюсь заговорить с провожатыми, но они сдержанны, на откровенность не идут.