В лабиринтах смертельного риска

Вечер был теплый. Легкий ветер нес откуда-то из дальних полей аромат трав и поздних летних цветов. Над нами чистое небо в ярком мерцании звезд. Неистово трещат цикады. Лают собаки. Серая пыль улеглась на придорожные травы. Мы шли селом, по обеим сторонам белели хатки, тянулись к небу пирамидальные тополя. Тихая, мирная картина. Из одного из домов была слышна гармошка, звонкий смех и притоптывание каблуков. Подошли к палисаднику. Хозяин ждал нас у калитки.

— Проходите в хату, не тревожьтесь. В саду мои люди. — И провел нас в крохотную кухню.

Здесь было темновато. На чисто выскобленном столе стояла свеча. Оконце занавешено плотной тканью. На полках — чисто вымытая глиняная посуда. Давно не топленная печка зияла черным подом. Вдоль побеленных стен висели связки лука и чеснока.

— Здравствуйте, товарищи!

Двое мужчин поднялись с лавки. Мы поздоровались за руку. Один был до войны председателем колхоза, другой — парторгом.

Сообща обсудили создавшееся положение. Надо было подумать, как уберечь население и помешать гитлеровцам угнать молодежь в Германию. А самое главное — помочь наступающим советским войскам. Поскорее сорганизоваться и собрать побольше оружия.

— Кое-что из оружия постараюсь раздобыть, — пообещал я. — Необходимо сколотить крепкое ядро — штаб, чтобы руководить подрывными группами, — предложили мы с Афанасьевым. — В каждом соседнем селе нужно иметь своего человека — наши глаза и уши.

Председатель колхоза поделился своей тайной. Кое-что уже сделано. Созданы базы с запасом продуктов, с землянками, где можно укрыть людей от немецких облав, — и он, показав мне на карте урочище с одной из таких баз, добавил:

— Тут и сторожка есть с сараем.

Я подумал: «Это непременно надо использовать…»

Беседовали долго. Условились о строгой конспирации. Парторг попросил Афанасьева возглавить группу в Песчаном Броде. Я поддержал его.

Из соседней горницы слышалась песня. Подхваченная женскими голосами, она разливалась, заполняла дом, настраивала на лирический лад. Потом ее сменила бойкая шуточная, затем опять загрустила гармонь… А мы все сидели в махонькой кухоньке, одержимые и одними мыслями, и одними стремлениями. Песни смолкли, свадьба подошла к концу. Пришла пора расходиться.

Еще в днепродзержинском лагере я понял, что чехи служат в немецкой армии подневольно. Чехи-солдаты, которые были в охране госпиталя, явно сочувствовали заключенным, и групповой побег был осуществлен при их непосредственном содействии.

Здесь, в роте капитана Бёрша, были два чеха — Янек и Владек, по фамилии Топич, родные братья. Владек водил машину с радиоаппаратурой и всегда интересовался сводками Совинформбюро из Москвы. А Янек возил в танковый полк бензин. Обратно же шел обычно порожняком. Его крытую брезентом машину я и использовал, осуществив операцию, подсказанную мне стариком Жиленковым.

Ближайшей ночью мы с Янеком въехали на скотный двор и на виду у разбуженных и перепуганных женщин, под громогласную немецкую брань и жесткие окрики: «Лос! Лос!» — открыли свиной загон и погрузили всех хрюшек в машину. А старика Жиленкова «для порядка» связали по рукам и ногам.

Спустя час свиньи уже были в урочище и спрятаны в сарае. Председатель колхоза был уже там и встретил нас с улыбкой, горячо поблагодарил.

А я, в свою очередь, отблагодарил Янека, отдав ему адмиральский кортик полицая, расстрелянного нами с Василием. Янек давно поглядывал на этот кортик, и мне было приятно доставить ему удовольствие. (Кстати скажу, что и Янек и Владек, когда немецкая рота была в Румынии, дезертировали из части Бёрша.)

На следующий день, не теряя времени даром, я в три приема похитил в обозе три немецких автомата, пять советских винтовок с патронами и с десяток гранат с запалами. Все это оружие мы с Афанасьевым спрятали у старика в сарае, где хозяйка держала козу. Оружие предназначалось подпольщикам.

Неожиданно немецкая часть снялась с места, погрузилась на машины, и я покинул Песчаный Брод, оставив Афанасьеву оперативное донесение для Красной Армии, подписав его «Сыч». Перечислил фамилии патриотов из Песчаного Брода и проведенные нами операции.

…Рыжий, конопатый немец-ефрейтор сидел с гитарой на бревне около плетня. Тесным кольцом окружали его гогочущие солдаты, а он гнусавым тенорком выводил фривольную шансонетку:

— Я часовщик,
Я парень хоть куда —
И в механизмах
Разбираюсь без труда.

Но больше всех часов.

Признаюсь вам, —
Люблю чинить часы
Прелестных дам!..

Над селом в сентябрьском небе плывут перистые облака. Чудесное «бабье лето» задержалось в здешних местах. Пестрят золотом и багрянцем сады. Беленькие хатки глядят весело, как в мирные дни. Но это только с виду. Село занято немцами. Одна длинная улица сплошь заставлена танками и орудиями, замаскированными порыжевшей листвой.

Перебирая струны гитары, которая особенно хорошо звенит в осеннем воздухе, ефрейтор-артист допел свою шансонетку и тут же начал другую: