В лабиринтах смертельного риска

Надо было срочно очистить дорогу: могли появиться другие машины и обозы. Мои товарищи, выскочив из кустов, поймали оседланных лошадей, погрузили на подводы убитых и быстро свернули с проезжей дороги в лес. Проехав метров триста, мы остановились. Здесь обнаружилось, что двое немцев живы. Я допросил их и узнал все, что было нужно, в том числе номер их части, откуда и когда прибыли Латвию, куда и зачем направлялись. Пленных мы отпустили на все четыре стороны, но, конечно, без оружия. Это были шестнадцатилетние юнцы, совсем еще дети.

— Куда же нам теперь идти? — шмыгая носом, растерянно спросил один из раненых. — Без оружия… нам не поверят…

— Как раз поверят, вы же ранены.

— Скажите, что попали под бомбежку, а потом на вас напали, и вы сами едва уцелели, — посоветовал я.

На этом мы и расстались.

Обоз принадлежал танковой дивизии СС «Мертвая голова» и следовал в город Тукумс. На подводах были продукты и боеприпасы, в которых мы испытывали острую нужду. Был там и бензин. К большому счастью, ни одна пуля не попала в канистры, лежавшие на дне повозок.

Закопали убитых в общей могиле, собрали трофеи: деньги, часы, документы, личные веши немцев. Я распределил между партизанами подводы, лошадей и оружие. Разъехались в разные стороны, и только к вечеру, сделав дома все необходимые дела, мы с Жаном отправились на дальний хутор…

Сидя на траве на лесной поляне и оживленно беседуя, мы праздновали первую победу.

— Ну как? — спросил меня бородатый дед, пыхтя в темноте козьей ножкой. — Метко бьют винтовки, что мои сынки принесли? — и добавил, не дожидаясь ответа: — А ведь из одной-то я сам стрелял.

Все были очень довольны удачно проведенной операцией и наперебой вспоминали о деталях боя…

Недалеко от дома Кринки, на перекрестке лесных дорог, стояла старенькая, заброшенная банька. У ее хозяина по фамилии Брамс в то время скрывался латыш, дезертировавший из немецкой армии. В этой баньке, в глубокий проем между полуразрушенной печкой и стеной, я спрятал рюкзак с формой убитого капитана, его сапоги, амуницию, оружие и документы.

Дела у партизан налаживались. Кринка ежедневно получал донесения. В эти дни у Кринки находился его брат-подпольщик — очень симпатичный, средних лет. Насколько мне помнится, на его след фашисты напали в Риге, и он решил скрыться от них в лесу.

Наши товарищи-латыши действовали активно — все замечали, деды вызнавали у соседей, имевших родичей-полицаев, что делается в немецкой армии. Началась и диверсионная работа. Во всем районе вокруг хутора Цеши разрушались деревянные мосты, перерезались провода связи. Жителей хуторов, даже самых дальних, заблаговременно предупреждали о готовящихся против них репрессиях. Участились вооруженные столкновения с немцами.

Лес служил людям надежным убежищем. Появились землянки, загоны для скота. Проливные дожди, осенние туманы, порывы ветра, скрип деревьев, крик ночных птиц или зверей — все было на руку людям.

Я часто бывал в доме Кринки. Мне очень дорога была материнская забота Юлии Васильевны, я гордился доверием Жана, а темноволосая, скромная, красивая Зоя учила меня говорить по-латышски и была в восторге, когда однажды, распахнув дверь, я запел популярную народную латышскую песню на латышском языке:

Луга люблю я и солнце майское.
Хотя в душе печаль живет..

Особенно хорошо было в доме у Кринки в дождливые, холодные предосенние дни. Так не хотелось тогда уходить в темноту ночи к своему шалашу. Но я поднимался из-за дружеского стола и шел в лес.

В офицерской форме я никогда у Кринки не появлялся: боялся вызвать подозрение у эвакуированных, которым Жан отдал половину своего дома.

Все документы капитана я уничтожил, сохранил лишь командировочное предписание («марш бефель»), В этом документе было сказано, что капитан такой-то с таким-то количеством солдат следует в город Тукумс в дивизию СС «Мертвая голова». Удостоверение было без фотографии и при случае могло пригодиться.

Фронт приближался. Ночью, лежа в шалаше, я слышал далекое гудение и грохот боя. Иногда небо в той стороне озарялось отблесками пожаров.

В те дни я часто надевал форму немецкого капитана, ибо в ней и собирался перейти фронт, к своим. В то же время, выезжая верхом в этой форме в прифронтовые места, мне легче было сориентироваться в обстановке. Много надо было заранее разузнать и разведать, и форма немецкого офицера способствовала этому.

Еще одна проверка

Советскому человеку надеть на голову фуражку с эмблемой-черепом — нелегко. В особенности, если представишь себе, какие мысли роились под этой черной фуражкой в голове гитлеровца.