В лабиринте

Выпив свое вино, солдат не стал задерживаться в этом кафе молчальников. Он достал из-под стула свой сверток и покинул залу, до самого порога провожаемый взглядами хозяина и двух рабочих. Наспех приладив распустившийся белый шнурок, он опять сунул под мышку слева пакет, упакованный в коричневую бумагу.

За дверью его снова охватил холод. Возможно, шинель была не такой плотной, как прежняя, а может быть, температура ночью сильно понизилась. Снег, затвердевший под ногами прохожих, скрипит из-за гвоздей, которыми подбиты его башмаки. Солдат спешит, чтобы согреться; мерный скрип снега под башмаками захватывает его своим ритмом, и он безоглядно, наудачу, шагает вдоль пустынных улиц. На этот раз он снова пускается в путь, движимый мыслью, что надо сделать еще попытку вручить коробку тому, кому надлежит ее вручить. Но, захлопнув за собой двери кафе и очутившись на тротуаре, он уже не знает, в какую сторону направить свои шаги: он попросту пытается сориентироваться в отношении места первой, несостоявшейся встречи, не тратя времени понапрасну и не размышляя, какая дорога лучше, потому что его, во всяком случае, никто уже там не ждет. Солдат надеется только, что человек, которого он должен увидеть, живет где-то поблизости и может встретиться ему по пути. На первом же пересечении улиц он встречает инвалида.

Приблизившись к перекрестку, где тот стоит, как раз на углу у последнего дома, он обнаруживает, что это не инвалид, но тот самый прилично одетый мужчина, который только что пил за стойкой; опирается он не на костыль, а на зонтик-трость, который держит перед собой, упираясь в твердый снег и слегка наклонив корпус вперед. Поверх хорошо начищенных башмаков надеты низкие гетры, на нем очень узкие брюки и короткое пальто, вероятно на меху. На облысевшей спереди голове нет шляпы. Солдат еще не успевает с ним поравняться, как человек, все так же наклонно держа перед собой трость, поспешно кланяется. Свернутый зонтик защищен черным шелковым чехлом.

Ответив кивком головы, солдат собирается продолжить свой путь, но человек делает свободной рукой какое-то движение, и солдат догадывается, что тот хочет ему что-то сказать. Он оборачивается и, приподняв брови, останавливается, будто выжидая. Человек с зонтиком словно не предвидел такого оборота дела, он стоит, опустив глаза и разглядывая конец своей трости, косо упирающейся в твердый, пожелтевший снег. Его левая, согнутая в локте, рука слегка приподнята, ладонь раскрыта, большой палец смотрит вверх. На безымянном – перстень с большим серым камнем-печаткой.

– Мерзкая погода, не правда ли? – произносит он наконец и оборачивается к солдату. Тот видит, что ожидания его оправдываются: смутное чувство подсказывает ему, что эта незначительная фраза – только прелюдия к более доверительной беседе. Солдат довольствуется тем, что в знак согласия издает какое-то невнятное бормотание. Он ждет, что же последует дальше.

Проходит, однако, еще значительный промежуток времени, прежде чем человек с зонтиком-тростью и в пальто на меху отваживается спросить: «Вы что-нибудь ищете?» – это что, подан знак?

– У меня должна быть встреча… – начинает солдат.

Продолжение слишком запаздывает, и человек с зонтом сам заканчивает фразу:

– С кем-то, кого вы упустили?

– Да. Это вчера… Нет, позавчера… Надо было в полдень…

– И вы опоздали?

– Да… Нет, сначала я, должно быть, ошибся местом. На перекрестке…

– Как тут? Под фонарем?

Фонарный столб – черный, у основания окруженный гирляндой стилизованного плюща, рисунок которого подчеркнут снегом… Солдат сразу же отвечает утвердительно и дает более подробные пояснения; но едва он вступает в беседу, его охватывают такие сомнения, что из осторожности он предпочитает ограничиться отрывочными и бессвязными репликами, оборванными на полуслове и, во всяком случае, весьма туманными, в которых, впрочем, он и сам с каждой фразой все более запутывается; собеседник, однако, невозмутимо слушает с вежливо-заинтересованным видом, слегка прищурившись и склонив голову на левый бок, не обнаруживая ни сочувствия, ни удивления.

Солдат никак не может остановиться. Вынув из кармана правую руку, он высунул ее вперед и загибает пальцы, словно опасаясь упустить какую-либо подробность, которая, как ему кажется, еще хранится в его памяти, либо ожидая, чтобы его подбодрили, либо опасаясь, что ему не удастся убедить собеседника. И он без конца говорит, путаясь из-за обилия туманных подробностей, и, внезапно отдавая себе в этом отчет, то и дело спотыкается, пробует начать с другого конца, убедившись, хотя и слишком поздно, что с самого начала сбился, и не видит способа выпутаться, не возбуждая еще более серьезных подозрений у этого безвестного прохожего, попросту предполагавшего потолковать с ним о погоде или о чем-нибудь совсем невинном в атом роде, – прохожего, который ни о чем его даже не расспрашивал и упорно продолжает молчать.