В лагере

Все эти сведения меня страшно тогда взбудоражили. Старинная дружба, случайная встреча после долгой разлуки, единственная дочь — все это показалось мне чрезвычайно романтичным, необыкновенным, как в книге. Я сейчас нее бросился искать ее, хотел хоть издали понаблюдать за ней, посмотреть, с кем она и что делает, но она исчезла куда-то, и я не видел ее ни у пруда, ни в парке.

И опять я размечтался, раскуражился. Так захотелось мне выкинуть что-нибудь необыкновенное, спасти кого-нибудь или при всех побороть Константина Ивановича! И вот, проходя мимо окна Николая Андреевича, я случайно увидел, что он стоит у стола и чистит мелкокалиберную винтовку. У меня сразу же мелькнула мысль: вот чем я могу козырнуть! Я стрелял порядочно, у меня верный глаз и рука твердая, а тут я совсем почему-то уверовал, что я замечательный стрелок и все пули всажу прямо в «яблочко».

Я всунулся в окно.

— Зачем это вы, Николай Андреевич? Стрелять?.. Можно и мне?

— Хорошо, хорошо… Сейчас все пойдем. — Он улыбнулся, заметив мое нетерпение. — Вы, поди, уж и стрелять-то разучились.

— Нет, нет! Вот увидите!

— Месяца два не стреляли? Ну, конечно, разучились. Ну, пойдем.

Он вынул из стола мишени, пули, вышел с винтовкой на террасу и крикнул:

— Ребята, стрелять!

Сразу же со всех сторон набежали ребята, и мы пошли к полю, за парк. В конце аллеи встретили девочек. С ними был Сенька Брусиловский, Валька Аджемов и Константин Иванович. Они ходили, оказывается, в соседнюю деревню, в колхоз, узнать, есть ли там пионерский отряд и что он делает.

Николай Андреевич и их позвал с собой. Этого-то мне и надо было. Пусть сейчас посмотрят!

Направо за парком был большой овраг с крутым глинистым обрывом, за обрывом — поле. И вот тут, к обрыву, мы прикрепили мишени, отмерили двадцать пять метров и стали стрелять.

Все страшно «мазали». Николай Андреевич прав оказался: за два месяца все разучились и стреляли гораздо хуже, чем когда-то в школе, в подвале. Из этого нетрудно было бы заключить, что, вероятно, и я буду так же скверно стрелять. Но я до того был уверен в себе, что мне это и в голову не приходило. Наоборот, я смотрел на это, как на счастливое стечение обстоятельств, которое должно было только усилить мое торжество. И я нарочно выжидал, не стрелял, хоть и дрожал от нетерпения. Думал: «Пусть все, все выстрелят, и потом уж я… Пуля в пулю!»

Серафим выбил всего десять очков. Я и не ждал от него большего. По слабости зрения он всегда неважно стрелял. Но сам он, повидимому, ждал чего-то иного. Правда, он и виду не показал, но я заметил по глазам, — потому что слишком хорошо его знал, — что это обозлило и огорчило его. Чудак! Мне это смешным показалось. И вообще, чем больше «мазали», тем больше меня охватывало какое-то злорадное веселье, и я еле сдерживал нервный, глупый смех. Он клокотал у меня в горле и готов был разорваться, как бомба.

После Вальки Аджемова я рванулся было к винтовке, но у меня перехватила ее Ника. Она к себе потянула, я к себе, и получилось крайне неловко: как будто мы вырывали друг у друга.

— Можно мне? — спросила она, как бы извиняясь за эту неловкость и смотря мне прямо в глаза.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — закричал я, чувствуя, что не владею собой и страшно краснею.

Она легла, нацепила ремень на локоть и выстрелила пять раз.

Я все время думал, что не надо бегать к мишени, особенно перед тем, как стрелять, потому что от беготни и сердце сильнее стучит и руки дрожать начинают. А тут не выдержал, сорвался с места а побежал: глянул на мишень, и самоуверенность моя поколебалась. Я струсил, испугался за успех моего торжества. Две пули пробили «яблочко», остальные были рядом в белом поле.

Ребята зашумели. Я видел их удивление, их восторженные взгляды, слышал их восторженные похвалы, все то, чего я так нетерпеливо ждал для себя. Недоброе чувство шевельнулось во мне по отношению к Нике: как будто она выхватила у меня из-под носа и несправедливо присвоила себе мое счастье.

Николай Андреевич похвалил ее, как всегда, спокойно, сдержанно, спросил, не отец ли ее так научил, и посмотрел на меня. Глаза наши встретились, и мне показалось, что он все, все знает, что во мне происходит, и боится за меня.

— Ну, теперь ты, Саша.

Он передал мне винтовку, а во мне все уже ныло, и я жизнь бы отдал, лишь бы сейчас не стрелять. Сердце стучало, руки дрожали. Я почти наверное знал, что опозорюсь сейчас. И все-таки, когда стал целиться, опять вдруг уверовал в свое торжество. Выстрелил, бросил винтовку, вскочил и во весь дух побежал к мишени.

Я всего ожидал, но только не того, что увидел. Одна единственная пуля пробила «десятку», остальных же и следов не было. Они пролетели мимо мишени в глину. Так постыдно я никогда еще не стрелял! Хуже Симки, хуже Муси Вершининой!

Сенька Брусиловский что-то сострил на мой счет. Все засмеялись. А я чуть не бросился на него с кулаками. Обозлился, загорячился, стал объяснять, оправдываться, а вышло совсем уже глупо.