В лесах. Книга первая

— И замужние, — спокойно ответил Данило Тихоныч. — Без этого нельзя. Везде так.

Ни слова Патап Максимыч. Что ж это за срам такой? — рассуждает он сам с собою. — Как же это жену-то свою голую напоказ чужим людям возить?.. Неладно, неладно!.."

Как нарочно, и молодой Снежков в такие же рассказы пустился. У него, что у отца, то же на уме было: похвалиться перед будущим тестем: Вот, дескать, с какими людьми мы знаемся, а вы, дескать, сиволапые, живучи в захолустье, понятия не имеете, как хорошие люди в столицах живут. И рассказывал молодой Снежков про балы и маскарады, про танцы, как их танцуют, про музыкальные вечера и театральные представленья. Слушай, мол, Настасья Патаповна, какое тебе житье будет развеселое; выйдешь замуж за меня, как сыр в масле станешь кататься. А она с первого взгляда понравилась Михайле Данилычу, и уж думал он, как в Москву с ней переедет жить, танцевать ее и по-французски выучит, да, разодевши в шелки-бархаты, повезет на Большую Дмитровку в купеческое собрание. Так и ахнут все: «Откуда, мол, взялась такая раскрасавица?»

— А летом, — продолжал он, — Стужины и другие богатые купцы из наших в Сокольниках да в Парке на дачах живут. Собираются чуть не каждый божий день вместе все, кавалеры, и девицы, и молодые замужние женщины. Музыку ездят слушать, верхом на лошадях катаются.

— Как же это верхом, Михайло Данилыч? — спросила Аксинья Захаровна. — Это мне, старухе, что-то уж и не понять! Неужели и девицы и молодицы на конях верхом?

— Верхом, Аксинья Захаровна, — отвечал Снежков.

— Ай, срам какой! — вскрикнула Аксинья Захаровна, всплеснув руками. — В штанах?

— Зачем в штанах, Аксинья Захаровна? — отвечал Михайло Данилыч, удивленный словами будущей тещи.

— Платье для того особое шьют, длинное, с хвостом аршина на два. А на коней боком садятся.

Девушки зарделись. Аграфена Петровна строгим взглядом окинула рассказчика. Настя посмотрела на Патапа Максимыча, и на душе ее стало веселее: чуяла сердцем отцовские думы. Схватив украдкой Фленушку за руку, шепнула ей:

— Не бывать сватовству. Фленушка головой кивнула.

В это время Настя взглянула на входившего Алексея и улыбнулась ему светлой, ясной улыбкой. Не заметил он того, — вошел мрачный, сел задумчивый. Видно, крепкая дума сидит в голове.

— Молодость! — молвил старый Снежков, улыбаясь и положив руку на плечо сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье одно на уме… Что ж?.. Молодой квас — и тот играет, а коли млад человек недобесится, так на старости с ума сойдет… Веселись, пока молоды. Состарится, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?

— Так-то оно так, Данило Тихоныч, — отвечал Патап Максимыч. — Только я, признаться сказать, не пойму что-то ваших речей… Не могу я вдомек себе взять, что такое вы похваляете… Неужели везде наши христиане по городам стали так жить?.. В Казани, к примеру сказать, аль у вас в Самаре?

— Ну, не как в Москве, а тоже живут, — отвечал Данило Тихоныч. — Вот по осени в Казани гостил я у дочери, к зятю на именины попал, важнецкий бал задал, почитай весь город был. До заутрень танцевали.

— И дочки? — спросил Патап Максимыч.

— Как же! Они у меня на все горазды. В пансионе учились. И по-французски говорят, и все.

— И одеваются, как Стужины? — слегка прищурив глаза и усмехнувшись, спросил Патап Максимыч.

— Известно дело, — отвечал Данило Тихоныч. — Как люди, так и они. Варвара у меня, меньшая, что за Буркова выдана за Сергея Абрамыча, такая охотница до этих балов, что чудо… И спит и видит.

— Чудны дела твоя, господи, чудны дела твоя! — проговорил Патап Максимыч. Больно не по себе ему стало.

Ужин готов. Патап Максимыч стал гостей за стол усаживать. Явились и стерляди, и индейки, и другие кушанья, на славу Никитишной изготовленные. Отличилась старушка: так настряпала, что не жуй, не глотай, только с диву брови подымай. Молодой Снежков, набравшийся в столицах толку по части изысканных обедов и тонких вин, не мог скрыть своего удивленья и сказал Аксинье Захаровне:

— Отменно приготовлено! Из городу, видно, повара-то брали?

— Какой у нас повар! — скромно и даже приниженно отвечала столичному щеголю простая душа, Аксинья Захаровна. — Дома, сударь, стряпали — сродственница у нас есть, Дарья Никитишна — ее стряпня.

Надивиться не могли Снежковы на убранство стола, на вина, на кушанья, на камчатное белье, хрусталь и серебряные приборы. Хоть бы в Самаре, хоть бы у Варвары Даниловны Бурковой, задававшей ужины на славу всей Казани… И где ж это?.. В лесах, в заволжском захолустье!..

Смекнул Патап Максимыч, чему гости дивуются. Повеселел. Ходит, потирая руки, вокруг стола, потчует гостей, сам приговаривает:

— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем бог послал! Ведь мы, мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обыкли… Наше дело лесное, живем с волками да с медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?