В лесах. Книга Вторая

Утром Патап Максимыч, не повидавшись с Сергеем Андреичем, в Рыкаловский дом пошел. Затуманилось в глазах, тоской заныло гордое сердце кичливого тысячника, когда вспало ему на ум, что будто на поклон он идет к своему токарю…

Полугода не прошло с того, как, подав щедрую милостыню, вырвал он из нищеты его семью, а самого приблизил к себе ровно сродника. Позором честной семьи за добро заплатил, но и после того не оскудела рука Патапа Максимыча. И вот теперь, когда, по словам Колышкина, Алексей во всю ширь развернулся и во всей наготе выказал жадную, корыстную душу свою, высокомерному Чапурину доводится идти к нему, ровно на поклон, просить, может быть, кланяться… Сроду не случалось ему такого униженья, никогда не бывала так оскорблена его спесь, его надменность самим собой… Но все-таки надеялся он на Марью Гавриловну. Она добрая, отсрочит, сама же обещала отсрочку, сама говорила, чтоб он не хлопотал, не сбирал денег на расплату в срок.

Не надивится Патап Максимыч, глядя на богато разубранные комнаты Алексея Трифоныча. Бронза, зеркала, ковры, бархаты, цветы — ничем не хуже колышкинских. И все так ново, так свежо, так ярко, все так и бьет в глаза… И это дом поромовского токаря, дом погорельца, что прошлой зимой нанимался к нему в работники!.. Ночи темней сумрачные взоры Чапурина.

***

Самого Алексея не было дома, на пароход уехал, в тот день надо было ему отваливать. Марья Гавриловна, только что повестили ее про Патапа Максимыча, тотчас вышла к нему из внутренних горниц.

В пышном нарядном платье, но бледная, задумчивая, с поникшей головой, неслышными стопами медленно вышла она по мягким пушистым коврам и стала перед Патапом Максимычем. Подняла голову, вспыхнула заревом, опустила глаза.

— С законным браком, сударыня Марья Гавриловна, — тихо и сдержанно, но сильно взволнованным голосом проговорил Патап Максимыч.

— Покорно вас благодарю, — чуть слышно отвечала она. — Садиться милости просим.

Сели. Речи нейдут на уста ни тому, ни другой. Помолчав, Чапурин сказал:

— А я вечор только приехал. Знать бы наперед, на свадьбу поспешил бы.

— Покорно вас благодарю, — сдерживая, сколько доставало силы, волненье, тихо ответила ему Марья Гавриловна.

— Скоренько поспешили, — после нового молчанья промолвил Патап Максимыч.

— Власть божия, Патап Максимыч, судьба! — сказала Марья Гавриловна.

— Вестимо, — молвил Патап Максимыч. — Что на роду человеку написано, от того никому не уйти. Сказано: сужена-ряжена ни пешу обойти, ни конному объехать!..

— Аксинья Захаровна как в своем здоровье, Параша? — догадалась, наконец, спросить Марья Гавриловна.

— Живут помаленьку, — отвечал Патап Максимыч. — Хозяйку в Вихореве у Груни покинул, Прасковья гостит в Комарове.

— Матушка Манефа здорова ль? — совсем склонив голову, едва переводя дух, чуть слышно спросила Марья Гавриловна.

— Пеншит помаленьку. Старого леса кочерга!.. Хворает, болеет, а сотню лет наверняк проскрипит, — слегка улыбнувшись, промолвил Чапурин.

Еще что-то хотела сказать Марья Гавриловна, но не вылетело из уст ее крылатого слова.

— На Петров день у Манефы гостили мы, — зачал опять Патап Максимыч. — Не обессудьте, Марья Гавриловна, в вашем домике приставали: я, да кум Иван Григорьевич, да удельный голова, да Марка Данилыч Смолокуров, — не изволите ли знать?

— Слыхала про Марка Данилыча, — молвила Марья Гавриловна. — Сказывают, человек хороший.

Опять настало молчанье. С духом сбирался Патап Максимыч.

— А я с просьбицей к вам, Марья Гавриловна, — зачал он, наконец, и замялся на первых словах.

— С какой, Патап Максимыч? — с ясным взором и доброй улыбкой спросила Марья Гавриловна.

— Да вот насчет того векселя… Послезавтра срок. Как были вы у нас на Настиных похоронах, сами тогда сказали, что согласны отсрочить…

Мне бы всего месяца на полтора. Надеясь на ваше слово, денег я не сготовил. Безо всяких затруднений можно бы было и больше той суммы перехватить, да видите — теперь вдруг подошло… Тогда при моей скорби-печали, сами знаете; до того ли мне было, чтоб векселя переписывать… А теперь уж сделайте такую вашу милость, не откажите, пожалуйста. Все векселя, что даны мне за горянщину, писаны до спуска флагов у Макарья, значит, по двадцать пятое августа. Уж сделайте такую милость, Марья Гавриловна, перепишите векселек-от на два месяца, по девятое, значит, сентября.

— С великим моим удовольствием, — ответила Марья Гавриловна. — Не извольте беспокоиться, Патап Максимыч… Так точно, сама я тогда говорила вам, чтоб вы не хлопотали об уплате на срок… Вот Алексей Трифоныч сейчас приедет, доложу ему, что надо завтра непременно тот вексель переписать.

— А сами-то вы? — спросил Патап Максимыч.

— Сами вы муж, сами семьи голова, Патап Максимыч,-улыбнувшись, промолвила Марья Гавриловна. — По себе посудите — стать ли замужней женщине в такие дела помимо мужа входить?.. У меня все ему сдано… Посидите маленько, не поскучайте со мной, он скоро воротится. Пароход сегодня в Верху отправляет — хлопоты.