В лесах Урала

Бабушка и мать, покончив со стряпней, нарядились в праздничные платья. Дед надел старый солдатский мундир, в котором щеголяет в рождество и на пасху, почистил мелом пуговицы.

Мать подарила мне шерстяные, расшитые красивым узором вареги, бабушка — сплетенный из хорошего суровья охотничий ягдташ. Дед виновато щурился.

— А я-то ничего не приготовил, Матюха. Совсем забыл про твои именины. Ты уж прости, брат.

В прошлые годы он дарил деревянные свистульки, чучела редких птиц, зверюшек, — делать их он большой мастак. Его подарки были самые приятные. Теперь я огорчен, но нельзя сердиться в праздник.

Испекли мясной пирог. К обеду пригласили Нифонта и Лариона с женами, Колюньку Нифонтова, Тараса Кожина. Гости неторопливо ели, попивали хмельную брагу, каждый говорил мне что-нибудь ласковое.

После обеда мать заиграла на пиле «камаринского». Тяжелый, неуклюжий дядя Нифонт лихо кружился по избе, половицы скрипели под его ногами. Дед тоже пустился в пляс, и все дивились на старика: он выделывал такие коленца, что молодому впору.

Потом дед подсел ко мне и рассказал, что в дремучей тайге, куда редко заходит человек, живет жар-птица, ростом невелика, несъедобная, но дивной красоты. Охотники ловчатся поймать ее в силок, да никому не удается — из-под носа улетает.

— Зачем ловить, коли несъедобная?

— Э, внучек, не шути с жар-птицей. Великая к ней заложена сила и волшебство. Кто словит, будет хозяином лесов, озер и болот. Птицы, звери, рыбы потянутся к тому человеку: «На, что хошь с нами делай». И станет человек богаче всех царей-королей на земле.

Должно быть, праздник вскружил мне голову.

— Я ее поймаю, дедушка.

Старик усмехнулся.

— Не хвались, брат.

Вечером гости разошлись, тогда дед поднес мне шомполку двадцатого калибра. Оказывается, накануне он выменял ее в Ивановке на горностаевы шкурки, но помалкивал, старый хитрец.

Шомполка, видимо, побывала в десятках рук, и хозяева не очень берегли ее. На стволе оловянные заплаты, в ложе трещина, замазанная пихтовой смолой. Но все-таки — настоящее ружье. Вот уж подарок так подарок!

Я обнял деда за шею, поцеловал в колючие щеки. Он погрозил крючковатым пальцем.

— Ах ты, плут этакий! Ах ты, плут! Ну, гляди: будешь худым охотником — отберу подарок.

…Всеволод Евгеньевич пригласил в школу нас, бывших учеников, поздно вечером, когда почтальон принес из Ивановки газеты. В числе приглашенных не было только Павелка Бородулина: учитель не любил его, не доверял ему.

— Друзья мои! — начал Всеволод Евгеньевич. — Три дня назад в Петербурге войска расстреляли мирную демонстрацию рабочих. Люди шли — с иконами и хоругвями — к царскому дворцу, чтоб просить милости, облегчения от невыносимой жизни. Им ответили свинцом! Запомните девятое января! День пролитой народом крови! День траура и позора!

Мы обещали помнить этот день.

— Многим из вас придется служить в царской армии, — продолжал учитель. — Вам дадут боевое оружие. Может быть, прикажут стрелять в народ. Но помните всегда: мы сыны народа и слуги народные. Прежде чем принять царскую присягу, присягните сердцем своему народу. Солдат, стреляющий в братьев и отцов своих, предатель, палач народа! Не забудете это?

— Не забудем! — дружно отозвались мы, взволнованные горячими словами учителя.

— Хорошо, — сказал он. — Идите по домам. Если не хотите, чтоб меня посадили в тюрьму, пусть все сказанное сегодня мною останется между нами: не говорите об этом ни отцам, ни матерям! Пока нужно молчать…

И мы дали слово молчать.

Глава восемнадцатая

Масленицу в Кочетах справляли широко. В каждой избе стряпали рыбные пироги, пельмени из жирных налимов, жарили блины, оладьи, пекли сдобные пышки, кренделюшки, варили брагу и пиво.

Ездили в гости по окрестным деревням в кошевах, покрытых домотканными коврами, в гривы лошадям вплетали алые ленты, под дугой — колокольцы, на уздечках и седелках — бубенчики-ширкунцы.

Дней за десять до масленицы парни начали делать на Полуденной каток. Расчистили снег на льду, горку хорошо утрамбовали, полили водой. Каток наш славился. На него приходила молодежь ближних деревень, кое-кто приезжал на лошадях из Ивановки.

В первые дни масленицы катались только малыши на деревянных салазках и коньках. С четверга малышей вытесняли взрослые парни с тяжелыми санками на железных полозьях.

Подростки с четырнадцати лет переходили на катке в компанию взрослых. В прошлые годы я не хотел стать взрослым, и была тому особая причина. Парни — Но заведенному обычаю — катали девок и, скатившись, целовали в губы. Вот эти-то поцелуи пугали меня…

Теперь — будь что будет! Я достал из кладовой отцовские санки с бархатной подушечкой, отполировал напильником кованые полозья и вышел на каток.

С утра было свежо, синий лед катка блестел под холодным солнцем, весело искрились в пойме снега. Над прорубью, где брали воду для полива, вился светлый парок.