— Идите ужинать, дьяволы! — сердится хозяин, понявший издевку.
В субботу хозяйский сын Митька не пришел. Кузьма и Волчок удивлены.
За ужином Агафон сидит с постным лицом.
— Издох под забором, к тому все клонилось. Покарал господь за непочтение к родителю.
Фекла вздыхает.
— О господи, грехи тяжкие. Неужто помер?
Хозяин зажигает лампаду, стоит на коленях перед темным киотом.
— Митька еще воскреснет, — смеется Волчок. — Он живучий, как чертополох. Побили его, отлежится— придет. Истинный бог, придет.
Митька и впрямь заявляется в воскресенье утром. На дворе громкие голоса. Волчок толкает меня локтем в бок.
— Представленье началось. Вставай, ребята!
Одеваемся, выходим во двор.
Невзрачный человек, одетый в тряпье, кричит:
— Загубили мою жизнь, папаша! Эх, папаша! Худо вам на том свете будет, папаша!
Хозяин щелкает зубами, как старый волк, окруженный собаками, топает ногой.
— Пошел вон, прощелыга!
— Не сгину. Обездолили, папаша. Где маменькино приданое? На вечное босячество обрекли меня, папаша. Эх…
— Сам себя обрек, вор, — вставляет хозяин.
— Вы не вор, папаша? Не вам говорить, не мне слушать.
— Молчи, бесстыжая морда! Как смеешь отцу говорить такое?
— Не отец вы, кащей бессмертный.
— Уходи, поганец! — грозит Агафон. — Полицию позову.
— Что ж, зовите. Только я от своего не отступлюсь. В полном праве требовать. В суд подам, к архиерею пойду, губернатору пожалуюсь. Осрамлю, опозорю на весь город, папаша.
— Не будет тебе, псу, ничего, — спокойно говорит хозяин. — Все равно пропьешь. Чужим людям богатство откажу, тебе не оставлю по кабакам носить. Не жди.
— Сожгу я вас, папаша. Клянусь прахом незабвенной родительницы, сожгу. Есть терпенью предел, папаша.
— Зачем при свидетелях говоришь? — спрашивает хозяин. Глаза его сухо блестят. — Случись грехово дело, в тюрьму дурака посадят.
— Все едино конец, папаша.
Митька садится на чурбан, фальшиво голосит:
Митька икает, сплевывает под ноги.
Песня тоскливая.
В щели забора подглядывают соседи. Из флигеля выползают жильцы, портнихи. Хозяин окидывает людей хмурым взглядом.
— Вам чего надо? А? Ну, глядите, любуйтесь, как сыновья родителей почитают. Эх, народ-люди!
А люди не уходят. Кто-то, невидимый из-за сугроба, весело кричит:
— Митька, дай старику под девятое ребро! Уважь родителя.
Кто-то вступается за хозяина.
— Двинь его кистенем по башке, Агафон Петрович, нету законов — над родителем издеваться.
Хозяин подталкивает сына к воротам. Митька смиренно просит:
— Дай хоть трешку на опохмелье, папаша. Заказов нет, подыхаю с голоду. Эх, папаша!
Хозяин сует ему полтинник. Митька целует родительскую руку.
Глава тринадцатая
На углу останавливается господин, машет тросточкой. Очередной дремлет на козлах. Остальные сбились в тесный круг у вторых санок, слушают, должно быть, веселую сказку, гогочут. Господин машет второй раз. Я трогаю жеребца. Везу седока в Купеческий клуб, возвращаюсь на колоду. Подходят извозчики.
— Давно ездишь, малый?
— Недавно.
— Вот оно что. Ну, слезай!
Меня стаскивают с козел, начинают бить. Яростно отбиваюсь, даю сдачу направо и налево. Двое падают от моих кулаков на снег. Кто-то сильно ударяет меня кнутовищем по лбу — в глазах искры…
Подходит городовой. Извозчики расступаются.
— В чем дело? — спрашивает городовой, подкручивая усы. — Почему беспорядок?
— Новичка учим. Баловной малый оказался.
— Семейное, значит, дело?
— Так точно, — по-солдатски отвечает старый извозчик в бархатном кафтане.
Городовой ушел.
Я вытираю разбитые губы, сажусь на козлы, еду в Веселую слободу. Вечер. В переулках темно. На тротуарах, как всегда, толпы людей, равнодушных к извозчичьим делам и распрям, но кажется: все видели мой позор, насмехаются надо мной. Рассказываю все хозяину.