В лесу

Съ той поры крестьяне больше не грозились убить меня, безъ ропота подчинившись моимъ порядкамъ. Мой лѣсной знакомый впослѣдствіи часто бывалъ у меня въ гостяхъ и всякій разъ, какъ мы случайно вспоминали о своей встрѣчѣ, онъ конфузился сильно.

Но мои отношенія къ службѣ сильно измѣнились. Я не преслѣдовалъ больше такъ круто порубки, неохотно конфисковалъ лѣсъ, вообще сдѣлался плохимъ, недобросовѣстнымъ лѣсничимъ. Такъ, апатія какая-то напала на меня. Почему? Не знаю.

II

Однажды мнѣ пришлось взять верховую лошадь, чтобы проѣхать въ болотистую мѣстность, про которую въ народѣ ходили таинственные разсказы. Мочежина эта начиналась въ семнадцати верстахъ отъ города и тянулась на добрый десятокъ верстъ, занимая обширную площадь. Я хотѣлъ лично провѣрить странные разсказы старожиловъ. Говорили, что тамъ совершенно крѣпкія деревья отъ неизвѣстной причины сами собой падаютъ; увѣряли, что въ серединѣ тамъ есть пропасти, прикрытыя густымъ лѣсомъ, но похожія на омута, куда безвозвратно погружается всякій, кто рѣшится ступить на обманчивую почву — онъ проваливается куда-то въ глубину — наконецъ, не одинъ разъ при мнѣ говорили, что въ мрачномъ лѣсу по ночамъ, а иногда и днемъ раздаются стонъ и вопли. Въ довершеніе всего лѣсъ этотъ занималъ самый высокій увалъ среди окружающей страны, что-то вродѣ болота на горѣ.

Изъ дома я выѣхалъ не рано, да и не особенно торопился прибыть на мѣсто, такъ что лошадь моя половину дороги шла шагомъ. Но, наконецъ, я добрался до широкаго луга, на дальнемъ концѣ котораго, на верху увала, начиналась таинственная болотина. Лугъ съ трехъ сторонъ обрамлялся перелѣсками, а съ четвертой его ограничивала большая рѣка. Я ѣхалъ посерединѣ. Припоминаю теперь всѣ эти подробности, потому что происшествіе, черезъ минуту ожидавшее меня, глубоко и завсегда запечатлѣлось во мнѣ. Я помню, что сталъ закуривать папироску.

Въ это мгновеніе позади меня раздался рѣзкій крикъ, отъ котораго я вздрогнулъ. Я обернулся и на оставленномъ позади концѣ луга увидалъ бѣгущимъ какого-то человѣка. Бѣжалъ онъ такъ, какъ бѣгутъ, только спасаясь отъ преслѣдованія. Онъ, дѣйствительно, спасался. Не успѣлъ я хорошенько разсмотрѣть его, какъ изъ лѣсу, въ догонку ему, вырвался верхомъ на лошади мужикъ, безъ шапки, въ одной рубахѣ, распоясанный. За мужикомъ изъ лѣсу показался еще какой-то парень, также верхомъ на лошади, причемъ въ поводу онъ держалъ другую лошадь. Мужикъ что-то кричалъ, размахивая надъ головой недоуздокъ, и гнался за бѣглецомъ; мальчикъ ревѣлъ во весь голосъ; только спасавшійся бѣглецъ не издавалъ никакого звука: онъ молча, съ ужасомъ улепетывалъ отъ преслѣдованія, направляясь къ рѣкѣ. Насколько я могъ понять, рѣка для него составляла единственное спасеніе, онъ, очевидно, намѣревался броситься въ воду и переплыть на другой берегъ.

Быть долго нѣмымъ свидѣтелемъ я не могъ. Еще ничего не понимая, я видѣлъ, что ожидается кровавое дѣло. Съ минуту я колебался, но чувствовалъ, что долженъ вмѣшаться. Пришпоривъ лошадь, я пустилъ ее вскачь, на перерѣзъ бѣглецу. «Держи! держи его!» — закричалъ радостно крестьянинъ. До берега оставалось уже недалеко, но я успѣлъ отрѣзать жулику путь къ водѣ. Нужно было видѣть ужасъ этого человѣка, когда онъ понялъ, что дѣться ему больше некуда. Онъ вдругъ остановился, какъ-то по-заячьи присѣлъ и бросалъ вокругъ себя испуганные взоры.

Каково же было мое удивленіе, когда я узналъ въ немъ всѣмъ извѣстнаго въ городѣ нищаго жулика, стараго и безвреднаго бродягу! Никогда, ни въ какое крупное происшествіе онъ не былъ замѣшанъ, никто на него не жаловался. Звали его Колотушкинъ.

— Колотушкинъ! Это ты? — вскричалъ я.

Но онъ такъ тяжело дышалъ отъ усталости и съ перепугу, что не могъ слова выговорить. Въ это время къ мѣсту подскакалъ крестьянинъ, и Колотушкинъ съ ужасомъ спрятался отъ него за мою лошадь.

— Ваше благородіе! убьетъ онъ меня! — жалобно сказалъ онъ.

— Пусти, господинъ… Нечего жалѣть этихъ негодяевъ! Охальники! — возразилъ гнѣвно крестьянинъ.

— Братанъ ты эдакій дурацкій! Развѣ я тебѣ хвосты-то обрѣзалъ? На кой мнѣ лядъ хвосты-то твои?… Ишь зѣнки-то налилъ кровью!… Ваше благородіе! убьетъ онъ меня! — также жалобно проговорилъ Колотушкинъ.

— Да въ чемъ дѣло? — обратился я къ крестьянину, глаза котораго дѣйствительно сверкали ненавистью. Безъ шапки, съ распоясанною рубахой, съ растрепанными волосами, онъ могъ внушить страхъ и не такому зайцу, каковъ былъ Колотушкинъ. Суровое лицо его выражало одну кровавую месть.

— Гляди, вишь, хвосты-то обрѣзалъ! — сказалъ онъ, указывая на лошадей.

Я посмотрѣлъ и вздрогнулъ отъ омерзѣнія: у всѣхъ трехъ лошадей хвосты были обрѣзаны, — у одной по самый корень, у двухъ остальныхъ съ мясомъ, вырѣзанныя мѣста сочились кровью, которая капля по каплѣ скатывалась по ногамъ несчастныхъ животныхъ; тучи мошекъ кружились надъ ранами.