В лесу было накурено... Эпизод IV

Они прошли в его каюту-люкс, где все было готово для пленительной ночи с незнакомкой, — хозяин любил Блока, мог прочесть много стихов поэтов Серебряного века, но времени тратить не стал: до утра оставалось несколько часов, утром он должен был быть в правительстве. Делу время, а потеха сидела рядом и дрожала от волнения.

— Съешь что-нибудь, — сказал он ей, аккуратно снимая брюки. Потом, не обременяя себя ласками и словами, он взял ее, не заметив титанических усилий по подготовке этой судьбоносной ночи, умилившись лишь дракончику на попке — поза позволяла рассмотреть его в деталях. На финише зазвонил телефон, и он, сдерживая возбуждение, ответил жене, что у него все хорошо — это было правдой. Оттолкнув использованное тело, он ушел в душ, где под шум струй меланхолически подумал: «Как же все это скучно!»

Не прощаясь, он закрыл дверь, легко и пружинисто прыгнул в катер и собранно и четко принялся думать о сегодняшних терках, которые принесут ему еще пару сотен лимонов, которые он никогда не сумеет потратить.

Девушка осталась лежать в номере, оглушенная и оплеванная произошедшим. Ей никогда до этого не было так противно, она еще не знала, что завтра ей принесут на рабочий стол конверт, где будут лежать пятьсот долларов и письмо из кадров: «Банк в Ваших услугах не нуждается, спасибо за сотрудничество».

Корпоратив

Мода нынешнего времени называть любую пьянку корпоративом раздражала Сергеева.

Люди пили всегда, кто-то каждый день, на заводах и фабриках все ждали 11 часов и посылали в магазин молодого пролетария, и он проносил на груди и в штанах водку или вино, нес их бережно, как «Искру» или листовки, и потом в обед начинался ежедневный корпоратив, после которого никто уже не работал — все ждали конца рабочего дня, чтобы добавить, а потом поговорить, почему плохо живем.

Сергеев работал в НИИ, у них был спирт для протирки контактов, и они с коллегами пили его каждый день и много говорили о несовершенстве мира. Спирт на рабочем месте — огромная привилегия, и Сергеев, ответственный за его получение, был в большом авторитете.

Компания у них в отделе была особенная: все люди интеллигентные, на работе много читали и пили, а потом начинались рассказы — кто, когда и с кем.

Особенно выделялся один старший научный сотрудник Б. Он обладал редкой особенностью погружаться в прошлое. По мере опьянения он начинал вещать: после первого стакана говорил, что после войны работал в спецподразделении по ловле диверсантов в подмосковных лесах, после второго признавался, что он сын Зорге, на третьем стакане представлялся участником Куликовской битвы, и ему уже не наливали.

Все знали, что он не служил в армии, в НИИ попал как зять замдиректора, в науке шарил не очень, но, как член партийного комитета, имел авторитет. Его прятали в кладовке с инструментами, и до утра он стонал там, погруженный в свое пьяное прошлое.

Сергеев после перестройки подсуетился и, будучи к тому времени замом в своем НИИ, сумел приватизировать его, отправить на пенсию директора-академика, которому было уже девяносто лет, но он не собирался на покой — к нему никто в кабинет не ходил, он приезжал, садился в кабинете, ему приносили чай, и он дремал или читал одну и ту же газету, где был напечатан указ о награждении его Ленинской премией за прибор, который он изобрел по чертежам, украденным в Америке славными органами.

С тех давних пор он наукой не занимался, боролся за мир в различных международных организациях. Так и жил, пока Сергеев не отправил его на покой, обещая похоронить на Новодевичьем с ротой почетного караула.

Старика вынесли из кабинета завхоз и водитель, он плыл по лестницам цитадели науки, и в руках его была фотография, где он с Эйнштейном в Стокгольме на фоне ратуши.

Сергеев начал строить корпорацию и к миллениуму построил себе дачу, дом в Монако и шале в швейцарской деревушке на имя жены, верного друга и соратника.

Людей своих, работающих на него, он любил, платил, правда, мало, но праздники для них устраивал с артистами и поляну накрывал, денег не жалея, — пусть порадуются два раза в год, почувствуют заботу и ласковую руку барина.

Сам он любил артисток: после выступления приглашал в отдельную комнату и говорил с ними, лишнего себе не позволял, ну мог иногда выпить на брудершафт или ущипнуть за сосок, в крайнем случае и кое-куда проникнуть ручками своими — кличка у него была Рукосуй, — а так больше ничего не позволял, верующий человек был, жертвовал на храм и заповеди соблюдал, кроме двух: не укради и не желай жены ближнего.

Он с юности любил девушек друзей запутать в свои сети, а потом и жен друзей соблазнить посулами и обманом, — любил он это дело, причиной всему был неудачный брак с первой женой, которая ушла от него к старому учителю музыки, плешивому и горбатому, от него, хоккеиста и звезды КВН. Он всю жизнь доказывал ей, что он герой, не забыв юношеской обиды.