В любви и боли. Противостояние. Том второй

Ты только сейчас заметила, что плывешь в своем вакууме следом за человеком с внешностью Дэниэла Мэндэлла-младшего (как это ни странно, но ты легко узнавала его даже со спины, и теперь могла узнать где угодно — по посадке головы, по форме ушей, цвету волос и всей фигуре, пусть и наглухо зашитой в шикарный деловой костюм индивидуального кроя). Через левый локоть перекинуто твое самое длинное и теплое пальто из черного кашемира, а в пальцах правой руки — твои ботильоны из черной замши.

— В Карлбридже теплые зимы… — там нет смысла носить шубы и это пальто ты тоже редко носила, брала лишь в нечастые поездки в более холодные климатические широты страны и Европы, и только зимой.

— Я так и понял. То же самое касается и обуви. Хотя весьма странно — переезжать жить в северную столицу Эспенрига в конце осени и заранее не подготовиться с зимним гардеробом.

Ты ничего не ответила, поскольку это был не вопрос, а твое сознание сейчас было заполнено вакуумом твоей черной дыры. Что-то говорить и уж тем более оправдываться, или того хуже — пытаться поддержать разговор, потому что тишина слишком давит на слух и точит нервы и может раздавить тебя в любой момент своим звенящим куполом?

И идти вы ведь тоже не собираетесь целую вечность. Какой бы огромной не была эта квартира — это всего лишь квартира, а не королевский дворец. И ты впервые за все время пребывания здесь узнаешь хоть что-то — круглую вишневую гостиную, из которой в пятницу ты попала в гардеробную и ванную Мэндэлла-младшего. Нежданный и очень сильный толчок сердца буквально по горлу. Проснувшаяся память и врожденные рефлексы врываются в твое тело раньше, чем успеваешь осознать, что все не так просто. Сколько не пей таблеток, сколько не пытайся спрятаться в пустоте ложной апатии и симулированной кататонии — природу истиной сущности ни чем не задавишь и не сведешь на нет. Сознание все равно будет рваться и цепляться за тусклые проблески призрачной надежды. У жизни в фаворе лишь один признанный и самый главный рефлекс — инстинкт к выживанию, неуемная жажда к жизни.

Сердце не сбавляло силы своих мощных толчков ни на секунду, пока вы шли по длинному коридору-холла непонятного назначения. Знакомые арочные ниши с дорогущей антикварной хренью, массивные картины и огромные зеркала в тяжелых позолоченных багетах — вычурная, ни чем не обоснованная роскошь, которая и по сей день никак не желала вязаться с воспоминаниями о твоем Дэнни. И все же, разум хватался за недавние смутные образы последних дней в собственных лабиринтах памяти, словно судорожно пролистывал накопленные визуальные файлы в поисках чего-то важного и крайне необходимого.

Конец коридора. Черные двери. Выход в белое фойе-саркофаг из восьми углов и с противоположной нишей под хромированные двери лифта. Да. Та самая комнатка, в которую ты попала, когда поднялась сюда в пятницу вечером… В пятницу… Господи…

Неужели прошло только два дня и один вечер (плюс час-полтора сегодняшнего утра)? Ты ничего не путаешь? Только два дня? Не два месяца или сразу два года? Тогда почему ты не воспринимаешь эту комнатку, как если бы видела ее двое суток назад? Как и этого человека, который успел прошить твою память и закодировать тебя воспоминаниями болезненных ощущений длиною в несоизмеримый кошмар твоего индивидуального черного безумия.

Тот же круглый лакированный черный столик для писем ровно по центру, абсолютно пустые мраморные стены. Появились только две новые, черные, низкие скамейки "лавки" по обе стороны от дверей холла. На одной из них лежали все твои вещи, что до этого ты пересчитала на кровати в своей спальне, на вторую… только что, прямо на твоих глазах, выложили твое пальто. Но сердце все равно не унимает надрывного набата, словно ждет… словно чувствует так не вовремя протрезвевшей интуицией приближение чего-то нехорошего… очень-очень дурного: отвратного, липкого и угольно черного.

— Подойди к столику. — бесчувственный приказ безэмоциональным голосом. Бесчувственный жест руки указательным пальцем в пол рядом с центральным столиком. Он уже ждет тебя там, даже не оборачиваясь.

И ты снова плывешь в этом гребанном вакууме чистого сумасшествия, абсолютно не чувствуя и не понимая, что делаешь и зачем. И оно пульсировало твоим обезумевшим сердцебиением теперь не только изнутри, но и снаружи. Не услышать и не ощутить его он бы точно не сумел, особенно здесь и сейчас, в нескольких микронах от твоей близости.

Ты как-то обходишь его, ужасаясь от собственного осмысления, что боишься его задеть, выдерживаешь расстояние указанное им ранее с точностью до последнего дюйма — и этим кроет окончательно, разрывает на хрен все хрупкие нити еще недавно тлеющей надежды.

— Повернись спиной и старайся не двигаться.