В любви и на войне все средства хороши! (СИ)

— Извини. Я всё исправлю, — и, разомкнув руки, отстранилась. Стараясь всё также радостно улыбаться, нарочито громко продолжила: — Я очень рада, что с тобой всё в порядке! Мы там, в Академии очень за вас всех волновались!

И не дожидаясь его ответа, огляделась, выхватывая взглядом из толпы ещё два знакомых лица. С не меньшим энтузиазмом бросилась обнимать и их, причём, уже совершенно искренне, не переставая при этом тараторить:

— Ольгер! Серджио! Ребята, как же я хорошо, что вы тоже живы и здоровы! Не поверите, каких только страстей там у нас не рассказывают про войну. А вы, я смотрю, тут в полном порядке. И это замечательно! А я теперь тоже у вас тут работаю. Так что будем, как в старые добрые времена.

Оба парня, проходившие у нас в лазарете практику вместе с Максимилианом, приняли меня не в пример теплее, от души обняв и даже в шутку расцеловав в обе щёки. Шалопаи!

Подтянулись остальные боевики с их курса, кто хоть раз бывал у нас в лазарете и видел меня там. Приветствовали, расспрашивали о новостях в Академии, об общих знакомых. Макс же, наоборот, исчез, как только появилась такая возможность. Не было видно и той девушки.

Я стояла, смеялась, перешучивалась с парнями и заставляла себя не искать его в толпе взглядом. Подобное самообладание давалось нелегко: в груди мучительно ныло, сердце стучало как сумасшедшее, а в мыслях наоборот образовалась какая-то пустота. И одиночество: привычное, неотвратимое, оно уже вновь разливалось по венам, вымораживая кровь и оседая на языке горечью невысказанных упрёков.

Сейчас мне больше всего хотелось остаться одной. Закрыться от внешнего мира. Забиться в какой-нибудь тёмный уголок и постараться хоть как-то пережить свалившееся на меня осознание. Крушение иллюзий — это всегда больно. И, как правило, чем больше ожидаешь, выше взлетаешь, строя свои воздушные замки, тем больнее оказывается падать на землю при столкновении с суровой реальностью.

Стоит уже запомнить это.

Поболтав с ребятами ещё немного и чувствуя, что моя выдержка вот-вот даст трещину, я, сославшись на усталость после ночного дежурства, ушла к себе. Ленц уже отправилься в госпитальный шатёр, так что я, наконец, оказалась в столь необходимом мне сейчас уединении.

Масляную лампу зажигать не стала, меня вполне устраивал царящий внутри полумрак: очень уж соответствовал моему настроению. Присев на свою походную постель, обхватила колени руками и уткнулась в них лбом. Слёз не было. Мыслей тоже. Только душевная пустота и накатившая апатия, отбивающие желание делать хоть что-то: есть, спать, просто думать. Хотелось забыть обо всём окружающем мире. Не вспоминать. Не чувствовать. Просто. Не. Быть.

Но и этому моему желанию не суждено было исполниться. Пусть я могла не думать о мире за пределами шатра, но он обо мне забыть отказывался напрочь! Шелест полога шатра, неразборчивое ругательство характеризующее степень освещённости и радостный возглас Тильды, неожиданно появившейся на моей половине.

— Вот так и знала, что ты опять себя вымотаешь до предела! Эрин, так нельзя! Поесть-то хоть сходила?

— Нет… — неохотно промычала я, не поднимая голову от колен. — Слишком устала.

— Так я и думала! — в голосе подруги чувствовалась озабоченность, скрытая нарочитым оптимизмом.

Но мне сейчас не хотелось чужой заботы. Ничего не хотелось. И есть в том числе. Вот только кого в этом мире интересует моё мнение? Лежак чуть качнулся, когда на него рядом со мной примостилась Тильда. В бок мне пихнули локтём, а стоило только поднять голову, как на коленях тут же появилась металлическая миска с наваристой кашей. Настолько густой, что ложка в ней чуть ли не торчком стояла.

— Ешь! — скомандовала Тильда и с аппетитом принялась за свою порцию. А я с тоской поняла, что спорить бесполезно. И единственная возможность вновь побыть одной — это как можно быстрее расправиться с завтраком и лечь спать. По уму отдохнуть после тяжёлого дежурства действительно следовало. Заодно во сне я гарантированно избавлюсь не только от чужого присутствия, но и от собственных мыслей, переживаний, чувств.

Как говорил один из знакомых лекарей ещё в той, мирной жизни: «Если случилось что-то плохое или непонятное, то не надо принимать решение сгоряча. С этим надо просто переспать. А утро — вечера мудренее!». Вот и последую мудрому совету.

Сказано — сделано. Через силу запихнув в себя показавшееся безвкусным варево, я поблагодарила сердобольную женщину за заботу и нарочито широко зевнула, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень усталости. Впрочем, тут притворяться особо и не пришлось. После сытной еды меня и вправду разморило: тело расслабилось, глаза начали закрываться сами собой.

Тильда намёк поняла и, забрав посуду, ушла, одарив меня напоследок острым, внимательным взглядом. Словно хотела что-то спросить да передумала. И я была ей за это благодарна. Сил о чём-то беседовать у меня не было совершенно: ни физических, ни моральных. И, похоже, она это прекрасно уловила.