В любви и на войне все средства хороши!

Но были и те, кого лишения закаляли. Бесконечное количество случаев личного героизма и самоотверженной помощи не только в сражениях, но и в тылу, находящемся в непосредственной близости от передовой.

Без сомнения, к таким людям можно было отнести и Эриха Ленца. То, с каким фанатизмом он отдавался своей работе, не жалея себя и подчинённых, без сомнения спасло жизнь многим. Это вызывало невольное уважение. Но характер легче ничуть не делало.

При этом, судя по всему, я ему тоже не очень-то понравилась с первого взгляда. Когда утром, после завтрака, обхода лагеря и знакомства со всеми необходимыми службами, меня привели в лазарет, то первое, что я от него услышала, было:

— Ну, вот, ещё одна сердобольная. Почувствуешь, что не справляешься — собирай вещи и уматывай. Нам тут лишние плаксы не нужны.

Наверное, не являйся он начальником госпиталя, к которому меня приписали, я не сдержалась бы и нахамила в ответ. Пусть подобное поведение мне несвойственно, но терпеть незаслуженные обиды я не привыкла. Однако тут пришлось прикусить язычок и молча проглотить недовольство. Негоже ссориться с начальством ещё даже не приступив к работе.

Вот будет сегодня новое поступление и он сам увидит, что зря возводил на меня напраслину, обвиняя в непрофессионализме. Убедится, как в мои умениях, так и в том, что я прекрасно понимаю особенности работы с пациентами. Главное — не допускать чрезмерного эмпатического погружения. А лёгкое сопереживание и забота — только на пользу пойдут. Это я в академическом лазарете уже хорошо усвоила.

Как же я была самонадеянна! И хлынувший вскоре нескончаемый поток раненых и увечных доказал мне, что я ничегошеньки не знаю о настоящей войне, боли и смертях. Это был чистый ужас!

Первые подводы ранеными пришли ближе к обеду. В течение этого дня я не раз порадовалась, что так и не успела поесть, потому по первости что смотреть на открывшееся мне зрелище без содрогания и спазмов в желудке было невозможно. Потом как-то привыкла, постепенно абстрагируясь, и уже не так остро воспринимая.

За годы работы в лазарете и практики при хирургическом отделении городской больницы я не раз видела травмы разной степени тяжести. Была свидетелем, а после и помощницей на многих операциях и думала, что привыкла к виду крови. Даже разрезанные мышцы и внутренние органы не пугали меня своим видом, вызывая профессиональный интерес и жажду познания.

Но теперь, глядя на открытые рваные раны; животы, внутренности в которых оставались на месте только благодаря амулету краткосрочной стазисной заморозки; перевязанные окровавленными бинтами культи, на месте некогда здоровых, крепких рук и ног, меня откровенно мутило.

Мы работали не покладая рук, принимая и размещая раненых, а подводы всё шли и шли. В лагере не осталось никого, кто не был бы задействован в этой тяжёлой и скорбной работе. Разве что несколько человек с полевой кухни остались на своих местах. Пусть мы о еде пока и не помышляли, но раненых всё равно требовалось кормить. Да и персонал госпиталя на одной силе духа и патриотизме долго не протянет. Для остальных же дел нашлось более чем достаточно.

Крепкие местные мужики, присланные для тяжёлых работ при госпитале, споро и аккуратно выгружали раненых и размещали на подготовленных лежаках. Они же по требованию переносили самых «острых» в операционный шатёр.

Самые опытные из лекарей и помогающие им медсёстры работали на пределе сил и возможностей, часами не отходя от хирургического стола.

Я же, в первый день определённая на испытательный срок в санитарки, под руководством Тильды носила, убирала, подавала, бинтовала, выполняла поручения лекарей и руководила помощниками.

И хоть работы было много, я всё чаще поглядывала в сторону стоящего поодаль, похоронного шатра, в который время от времени кого-то уносили. Иногда рядом с ним появлялся высокий, худой мужчина в чёрном балахоне и некоторое время зачем-то ходил вокруг. Колдовал или просто там бродил по своим интересам, я так и не поняла.

Как узнала позже, погибших не закапывали в ближайшем лесочке, а под чарами заморозки отправляли в столичный морг, где родственники могли забрать тела и похоронить их по своим обычаям. Тем же, кто остался неопознанным, устраивали огненное погребение за счёт города.

День и ночь пролетели незаметно. Один раз меня даже отпустили ненадолго поспать, но я так и не смогла себя заставить закрыть глаза. Стоило только опустить веки, как перед внутренним взором вставали картины виденного сегодня кошмара. Поэтому, вместо того, чтобы на час прилечь и отдохнуть, я достала из запасов, привезённых с собой, предпоследний амулет-накопитель и опустошила его почти наполовину, возвращая себе какое-то подобие бодрости и сил.

Вообще-то я взяла их с собой десять штук: хотела отдать Максимилиану, вдруг ему понадобится? Но видя творящееся вокруг и понимая, как острая нехватка магической энергии ограничивает возможности целителей и снижает шансы оперируемых на благополучный исход, собрала восемь штук и отдала их Эриху Ленцу с просьбой использовать по назначению.