В любви, как на войне

Дарья Асламова В любви, как на войне

М.: Эксмо, 1999

Дрянная девчонка остается верна себе. Авантюристка, роковая баба, нежнейшая возлюбленная, идеалистка, стерва, рабыня Эроса, неисправимая грешница, хранительница любви… Она вырвалась из смирительной рубашки семейной жизни.

Биение крови – мотив ее приключений, соленый ветер свободы – ее стихия, любовь – ее цель. В Белграде она гуляет под бомбами, в Чечне гордится своим туалетом, в Гонконге охмуряет заезжих миллионеров, в Москве дает выдвинуть себя в депутаты, а в Урюпинске радуется от мысли, что она такая же баба, как все. Ее сердце – переполненная гостиница. Но, по ее же собственному признанию, если не уметь забывать, в ней не останется места для новых постояльцев.

Ранее книга "В любви, как на войне" выходила под названием "Дрянная девчонка. Приключения продолжаются"

В любви, как на войне

Мальчики мои! Каждый раз, пакуя чемоданы на войну, я прикидываю, кто из вас разделит со мной дорогу. Наши встречи похожи на полковую церемонию: короткое объятие, поцелуй в щеку и стаканчик водки, опрокинутый за невозвратное прошлое в очередной разоренной стране. Мы – это орден авантюристов, масонская ложа без лопатки и символов. Те, кого официально называют военными корреспондентами.

Шайка, вечных цыган, нуждающихся в постоянной перемене воздуха, своего рода бродячий цирк, кочующий из одной "горячей" точки в другую, постаревшие дети, начитавшиеся Фенимора Купера и Майн Рида. Все мы усвоили нехитрое правило – где есть стул и стакан, там и дом.

Как я люблю это великолепное шатание по свету, острое волнение свободы! И разве не созданы все авантюристы мира для того, чтобы встречаться друг с другом в любой точке земного шара, где только запахнет войной. Мы словно монеты разных стран, которые переплавили, и теперь на них один и тот же чекан. Всех нас отличает ребяческое желание размахнуться жизнью, даже потерять ее за что-нибудь или кого-нибудь. Но смерть, как и орден, принять страшно. Чувствуешь себя недостойным.

Этикет путешествий по диким местам не менее строг, чем правила закрытого клуба.

Здесь ценится умение пить, отсутствие пафоса и рискованный вкус к черному юмору.

Клички здесь прилепляются намертво, и часто, чтобы подобрать имя к родному лицу, приходится напрягать память.

Эти люди впопыхах появляются на страницах моей жизни. Нам приходится часто встречаться и прощаться, а значит, появляется повод выпить. В трижды прекрасном и трижды проклятом состоянии подогретости чувствуешь себя эдаким битым ветрами и дождями репортером. Водка развязывает язык лучше всякого детектора лжи. Люди терпеливо ждут, когда истина появится на дне стакана, и глаза их ищут в кольцах сигаретного дыма видения забытой мечты. Разговор становится очень вольным.

Следуют всякого рода каламбуры, анекдоты, хвастливые речи, пари, двусмысленности, невероятные утверждения, ложь, выдаваемая за правду, и, правда, весьма похожая на ложь, короче, весь тот трескучий вздор, на который так падко наше племя, болтливое племя журналистов.

Любимая тема для разговоров – кто, как и когда обмочил штаны от страха. Все мы далеки от ложного геройства и отлично знаем, что при частых прогулках у края пропасти легко споткнуться о камешек. И какой бы броней скепсиса и самоиронии ни одевать сердце, в решающую минуту начинаешь понимать по учащенному биению пульса и испарине на лбу, какая огромная разница между фантазиями и действительностью.

Для таких случаев существует водка. Глоток алкоголя делает чудеса с трусом.

Отсутствие чувства меры как в прекрасном, так и в отвратительном, – главная черта военных корреспондентов. Пятигорск и Владикавказ называют зоной реабилитации журналистов после Чечни. Все рвутся туда, чтобы выпасть в осадок на два-три дня. Их мечты просты и роднят их с любым пьяным матросом. Кабак и женщина. Сентиментальные распутники впадают в то блаженное состояние, которое наступает вслед за счастливой развязкой, и плотно увязают в разврате. Смело можно утверждать, что большинство военных корреспондентов – уже давно "молочные" братья.

Все это можно назвать цинизмом. Но только так можно прижечь боль после всего увиденного на войне. Психологи называют это профессиональной деформацией личности. Несомненно, мы циничны, но сколько романтичного скрывается за этим цинизмом. Мир – это конгломерат красоты и мерзости, высоты духа и грязного белья. Так уж устроен человек. Он жрет водку и плачет от звуков музыки, валяется в постели с уличной девкой и ставит свечу в церкви, пишет по ночам книги и думает, как бы содрать за них побольше денег.