В любви, как на войне

Однажды вечером в баре я попросила Мэтью отвести меня в его семейный склеп. Он сразу взмок: "Ты спятила! Ты хоть понимаешь, о чем ты просишь? Представь – ты знаешь место, где будут лежать твои кости. Это давит тебе на мозги. Я не мо-ГУ".

– "Можешь! Я делала все, что ты просил. Теперь я прошу, – отведи меня завтра ночью в твой склеп". Он сказал: "Нет, нет, нет". Я сказала: "Да, да, Да".

Найдется ли на свете чувство более острое, чем венское любопытство? Мы договорились.

Ужас перед сверхъестественным, потусторонним всегда был чужд моей ясной, здоровой душе. "Я боюсь только живых, – легкомысленно заявила я Мэтью. – Покойники меня не страшат. И потом, мы будем вдвоем, а вдвоем привидения не увидишь".

Кладбище, где лежали кости предков Мэтью, оказалось одним из самых старинных и больших на Мальте с высокими, как утесы, стенами ограды. Мы долго стучали в закрытые ворота, но охранник спрятался в сторожке и затих. "Он наверняка принял нас за сумасшедших, – сказал Мэтью. – Опасность в том, что, если нас схватят, тебя немедленно депортируют как иностранку. Мне все равно, я мальтиец, а вот ты… Посмотри на эти деревья. Ты все еще хочешь попасть на кладбище?" Это и в самом деле были странные деревья, вскормленные человеческими трупами, – с неправдоподобно густой кроной и страшными кривыми, изогнутыми стволами.

"Есть еще какой-нибудь вход?" – спросила я. "Да, но с другой стороны. Нужно ехать на машине". – "Кладбище такое огромное?" – удивилась я. "Оно тянется на много километров. Ведь мертвых людей гораздо больше, чем живых".

Мы объехали этот гигантский, перенаселенный город мертвых и у задних ворот наткнулись на шокирующую сцену. Неподалеку от кладбища стояли несколько машин, где истово, как в последний раз, делали любовь сумасбродные парочки. "Здесь тихо, – объяснил Мэтью, – и никто не мешает".

Я тоже знаю на Мальте тихие местечки – пустынные каменистые обрывы над черным, как чернила, ночным морем, куда приезжают парочки и получают двойное наслаждение – творя свою любовь и созерцая чужую. Из машин гремит яростная музыка, задающая ритм для совокуплений. Особо целомудренные включают фары, чтобы соседи не могли их разглядеть. Но заниматься этим у кладбища? Даже для меня это слишком.

Мы бросили машину у ворот. Здесь царило такое жуткое безмолвие, что даже биение сердца казалось святотатством. Мы стояли, зажатые в кулаке одного чувства – страха. И даже дышать забывали. "Ты первая, – сказал Мэтью. – Я не могу". Я глубоко вздохнула и стала карабкаться по высокой, старинной готической решетке.

На самом верху зацепилась рубашкой за острые колья, рванула ее, чтобы освободиться, и сорвалась вниз, ободрав лодыжки и ладони. "Ты в порядке?" – с тревогой крикнул Мэтью. "Да, просто царапины. Но умоляю, лезь быстрей, мне страшно". Никогда прежде, в своей богатой приключениями жизни я не испытывала такого панического, всепоглощающего ужаса. Он был там, в мире живых, а я здесь, одна перед страшной дверью, ведущей туда, где все мы непременно окажемся. У меня не хватало мужества оглянуться.

Мэтью соскользнул со стены бесшумно, как кошка. Мы взялись за руки и разом оглянулись. Картина, открывшаяся перед нами, была самой красивой на свете и самой страшной. Это был настоящий музей – музей мертвых. Мраморные, изрытые временем статуи святых и ангелов с кроткими и вместе с тем строгими лицами, бесчисленные роскошные склепы, изукрашенные, как пагоды, источенный столетиями ноздреватый камень могил. Здесь был старый квартал покойников, и могильные ули4b, запутанные, извилистые, полные неожиданности, уводили далеко вперед. Соседи на этих улицах Уже никогда не навестят друг друга. Повсюду, где только мог видеть глаз, тихим трепетным светом го-Рели лампады, тысячи лампад, море колеблющихся Огней. Во всем была та усыпительная мистика, какая бывает в церкви – в дурманящем запахе ладана и холоде чаш со святой водой.

Мы стояли, не дыша, как разведчики в тылу противника, да мы и в самом деле были на чужой земле. Я невольно перекрестилась. Господи! Пусть моя жизнь была беспорядочной, но сердцем я всегда знала, что хорошо и что плохо. Только теперь я поняла, что стена, отделяющая меня от веры, не толще листа папиросной бумаги.

"Пойдем!" Рука Мэтью обвила меня за талию. Он сейчас нуждался в живом тепле – тепле молодого, чистого и сытого тела. "Оставь меня!" Я нервно засмеялась и откинула его руку. И мы пошли туда, где сонно и сладостно теплились лампады. Я дико хотела пить и все время облизывала спекшиеся от внутреннего жара губы. "Я хочу курить, – сказал Мэтью. – У тебя есть зажигалка?" – "Нет". И тогда Мэтью, этот верзила, несомненно наделенный больше бицепсами, чем мозгами, взял с могилы лампаду и прикурил. Я грязно выругалась, потом еще грязнее. "Что ты делаешь?!" – "Ну, не сердись", – он притянул меня к себе, глаза его горели, и я вдруг увидела, что он невозможно пьян. Ему явно хотелось поиметь грех прямо здесь, прямо сейчас.