В ловушке

— А я тебе еще ничего и не предлагал, О Востоке — так, в порядке информации… Да, слушаю вас. — Свешников прижал к уху трубку, — Привет тебе, Николай Алексеич, привет… Да, буду жаловаться в горком, это тебе правильно доложили… В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за билет требуют обратно! Так что уж расстарайся… А что есть? Ну, читай список…

Семенов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей… Вера… дети… сколько можно воспитывать их радиограммами… Не торопись, Сергей…

Семенов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной точке в глубине Антарктиды. Точка… Два года отдано, чтобы вдохнуть в нее жизнь.

Семенов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая все новых сенсаций, в июле — августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды, 80… 82… 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день — уже в другую зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплошадку и, глазам своим не веря, уставились на отметку 88,3… Полюс холода, геомагнитный полюс Земли, уникальнейшая точка планеты — станция Восток… Нет большей чести для полярника — первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришел следом, было полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали Свешников, Семенов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил, и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку. Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чем дело, то ли санро-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест. Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий бульдозер срыл дело рук твоих.

И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семенов, может вдохнуть к него жизнь!

Свешников положил трубку, взглянул на Семенова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.

— Минут десять ни с кем не соединяйте.

— Я согласен, — сказал Семенов.

— Вижу. Хорошо подумал?

Семенов кивнул.

— Ты-то меня не беспокоишь, — задумчиво проговорив Свешников, — на «Оби» отдохнешь, отоспишься… Другое дело — Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.

— Вряд ли, — искренне признался Семенов. — Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.

— Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но — ты знаешь меня, не обижусь — скажи слово, и пойдет другой.

— Не скажу, Петр Григорьич…— Семенов покачал головой. — Предложили бы любое другое дело — может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

— Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, — тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам — любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай — как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело — на второй год подряд увольнительную получить!

Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо произнес:

— С возвращением, Сергей Николаич!

Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.

Этюд из личной жизни полярника

Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.

— Этот вальс постарел вместе с нами, — сказала Вера, — У него такие же морщины, как у меня.

— Ты очень красива, — сказал Семенов. — Прости, я стал совсем неуклюж.

Сердце мое, не стучи, Глупое сердце, молчи…

— Какая она грустная. — Вера кивнула на певицу. — Наверное, жена полярника или моряка.

— Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.

— На твоих ногах уже унты?

Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.

— Не пей больше, Сережа.

— Сегодня коньяк для меня — вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.

— Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.

— Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.

— Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.

— Но ты же знаешь…

— Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…

— Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..